Все изменяет тебе

— Ага! — ответил я. — Плиммон расправился с Уилфи без всяких околичностей. Вот Уилфи и отведал благородного рыцарского меча. И — умер. Я видел из кювета, как это произошло.

— Уилфи не знал, что такое хитрость. Он не очень — то умел ждать.

— О господи Иисусе! — прошептал Джон Саймон и глубоко зарылся лицом в дрок, на котором мы лежали. — Я был неправ, так неправ, что дальше некуда. И нас обошли.

— Как голова, Джон Саймон?

— Болит. О, почему Радклифф не пустил в ход острую сторону клинка? Тогда у меня не осталось бы головы, которая болит, а дела мои были бы тогда ничуть не хуже, чем теперь. Как я был безумен, что повел их в эту мясорубку! Джереми Лонгридж, Уилфи Баньон и другие в свое время пытались предупредить меня об этом, но я был так уверен в своей правоте, что и слушать их не захотел.

— Забудь об этом. Как только каратели убедятся, что твоего трупа нет среди убитых, они начнут охотиться за тобой, как за хорьком. Но дорога на Север еще открыта и не опасна. Это именно то, что нужно, парень. Только бы перебраться на ту сторону Артурова Венца — и все будет в порядке! Так как же, пойти мне к Кэтрин и сообщить ей, что ты уже в пути?

— Пожалуй… Но дай мне еще хоть немного времени, чтобы подумать.

— Время, чтобы подумать? Боже мой, да меньше всего тут нужно думать!

13

Эту ночь мы провели в маленьком селении у северного подножия Артурова Венца, отделенного от Мунли всей громадой горы. Нас накормили и приютили у себя местные жители — знакомые Льюиса Эндрюса. Они были столь доброжелательны к нам, что обманули иоменов, прибывших сюда к вечеру в игривом и легкомысленном настроении — поразведать, не видал ли кто здесь беглецов из числа мунлийских бунтарей.

Еще до того, как мы улеглись в постели, сооруженные для нас хозяевами в сенях, я успел уже почти окончательно убедить Джона Саймона в правильности моих доводов.

— Предоставь это дело мне, — сказал я, — а сам знай сиди себе здесь, парень, будь глух и нем. Как всякому овощу свое время, так и для прозрения людей своя пора. Сегодня праздник на улице плиммонов и радклиффов. После событий сегодняшнего утра многим долгие месяцы будет тошно вспоминать о пережитых потрясениях и мучениях. У Пенбори, который когда — то временно приоб- щилс'я к царству поэзии, хватит здравого смысла хоть некоторое время обходиться с людьми чуть получше обычного, а тем временем мистер Боуэн со всей своей фанатичной братией позаботится о том, чтобы приравнять тебя к дьяволу и блудному сыну и заставить людей поверить, будто именно на тебе лежит ответственность за каждое убийство в отдельности, совершенное сегодня по ту сторону холма. Тут шутки плохи. Так что давай удирать.

— Какого же я свалял перед ними дурака! Какого ужасного дурака! — только и мог произнести Джон Саймон.

Но, судя по его одобрительным кивкам в ответ на высказанные мной соображения, я был уверен, что в одно ближайшее утро Джон Саймон, Кэтрин и я повернемся спинами к местным долинам, охваченным ужасом и потерявшим всякий покой. А чтобы окончательно увериться в этом, я еще раз стал рассказывать Джону Саймону — убедительно и восторженно — о прохладе и красоте, которые ждут нас на Севере, в лощине, ставшей моей собственностью.

Около девяти часов, когда все мы сидели в кухне, дверь вдруг распахнулась и в комнату вошел человек примерно моего возраста, прекрасного сложения, с огромным широким лбом, с глубоко сидящими ироническими глазами, одетый в специальный костюм — не то рабочего — гор- няка, не то лесного жителя. В момент появления на лице его лежала глубокая скорбь, но, увидев нас, он постарался сложить губы в приветливую улыбку, хотя взгляд оставался опустошенным и тоскливым. Джон Саймон помахал ему рукой.

— Алан, — сказал Джон Саймон, — это мой друг, Эдди Парр. Откуда ты, Эдди?

— Пришлось задержаться в одном из поселков, милях в пятнадцати к западу отсюда. Я вернулся так быстро, как только можно было. К середине первой половины дня я уже был в Мунли.

— Что нового?

Эдди обвел глазами всех нас, останавливаясь взором на каждом лице в отдельности, и задержался наконец на престарелом хозяине дома, который, сидя в кресле у камина, покуривал длинную пенковую трубку.

— О, плохо! — сказал он, придвигаясь поближе к камину и в то же время бросая на меня беглый взгляд, словно он уже слышал обо мне и проверял создавшееся у него впечатление.

Мы ждали, чтоб он продолжал. Губы старика, обхватившие мундштук, так нарочито громко чмокали, точно он хотел этим изолировать себя от нас. Г нет тишины уже начал утомлять его, и я, чтобы помочь ему, принялся постукивать носком сапога по грубой резьбе, которой была покрыта толстая ножка стоявшего поблизости табурета.

— Все нынешнее утро, — продолжал Эдди, — я ходил взад и вперед по главной улице. Никто мне не мешал. Всю первую половину для я провел, как на поле брани — я был удручен, страшно удручен и носился по улицам, как собака. Я никогда раньше не видел столько трупов — целые горы…