Всадники

Обычно быстрый и жестокий взгляд Уроза мгновенно обнаруживал на лицах и телах людей их изъяны и недостатки. У этого вот мужчины некрасивый рот, у того – рабский подбородок, у кого-то трусливый, испуганный взгляд, у кого-то еще – глупый лоб, а вот у того – скользкая, коварная улыбка. А безвольные плечи, согбенная шея, впалая грудь, хилые ноги, вздутые животы… А хромые, кривоногие, сопливые, пучеглазые, кривые… С каждым годом Уроз чувствовал все большее презрение к стаду себе подобных, и это презрение питало и его спесь, и его любовь к одиночеству. Но в эту ночь свет закоптелой лампы стер в попутчиках Уроза все их недостатки. Были лишь пастухи и путники, погруженные в сон, завернутые в жалкие, грязные лохмотья, которые волшебство полумрака превратило в мягкие благородные одеяния, а на полуразрушенных стенах развесило шпалеры из шелка и бархата. А если порой на неотчетливо видневшемся лице приоткрывались веки, то глаза между ними блестели, как драгоценные камни.

«А что, разве я так уж от них отличаюсь?» – вдруг спросил себя мысленно Уроз.

Это случилось с ним впервые в жизни… Ему вдруг стало жарко. Кожа, казалось, горела. Он сбросил с себя чапан Мокки. От этого движения или, может быть, от порыва ветра (фитиль в лампе сильно закачался), а может, и от укуса какого-нибудь насекомого, Джехол во сне забеспокоился. Он приподнял голову, тряхнул густой длинной гривой. И тут же опять уснул. Но дыхание его и подергивание мышц подействовали на Уроза как напоминание о порядке, царящем в мире. Он весь напрягся.

И драгоценное седло, на котором лежала его голова, сразу перестало быть простой подушкой больного.

Ну и в самом деле, разве мог хозяин Джехола считать равными себе эту дорожную чернь, этих несчастных, которые только и умеют, что шагать, да еще ковыряться в земле, да еще пасти коз!

Между тем жар у Уроза усиливался. Кровь его становилась все более горячей, а голова – все более легкой. И возникло у него перед глазами видение. По бескрайней степи, покрытой густой травой, скакали два десятка великолепных лошадей, сильных, неустрашимых, хмельных от простора, от духа соревнования, звонким волшебным галопом, барабанящим по земле. И всадники, сидевшие на них, были самыми лучшими в их краях. Среди них особенно выделялся один, который удалился от остальных так далеко, что они просто исчезали позади в пыли. А он продолжал один скакать, просто ради того, чтобы скакать.

Уроз узнал себя. И сердце его гулко застучало, будто праздничные барабаны, приветствующие успех и славу.

Потом внутреннее пение вдруг прекратилось. Прекратилось то ли от усталости и бессонницы, то ли от тяжести неподвижной ноги, а может, и от запаха горелого жира в светильнике или от жадного чмоканья младенца, прильнувшего губами к материнской груди? Теперь Уроз уже не отождествлял себя с победительно скачущим всадником. С каждой минутой этот человек становился для него все более чужим, еще даже более непонятным, чем незнакомцы в караван-сарае. С этими все было ясно: они устали и спят, а наступит день, они опять отправятся в путь до следующего караван-сарая, и так будут идти, идти до самого того места, куда им нужно добраться. Тогда как этот… Куда же несся он, словно сумасшедший, куда скакал с этим своим беззвучным смехом на как бы расширившемся от ветра лице? Кого хотел он догнать, зачем? Чего хотел он добиться в своем неистовстве? Неужели хотел добраться до горизонта? Но как? Ведь горизонт все отступает и отступает, и конца этому не бывает.

Этот безумец начал раздражать Уроза. Он закрыл глаза. И увидел роскошный базар. Такой роскошный, что он был богаче, чем в Даулатабаде, обширнее, чем в Мазари-Шарифе, ярче, чем в Акче. А бесчисленная толпа, заполнявшая тенистые проходы и солнцем залитые улицы, почтительно расступалась, давая проход человеку, который шел, не оглядываясь, по сторонам, постукивая сапогами на высоких каблуках и высоко неся голову под шапкой, отороченной волчьим мехом. Это был всадник, только что скакавший по степи. «Конечно… я скакал ради этого… – подумал Уроз. – Конечно».

Он все еще никак не мог понять: столько усилий, ловкости, риска, упорства, обещаний, стремлений – и все это, чтобы добиться чего? Похвал этих вот трусливых и глупых торгашей, похвал обманутых ими простаков-покупателей? Какая злая насмешка! Как же коротка и неверна эта слава, ради которой в каждой схватке приходится рисковать своей жизнью. Простейший несчастный случай… оступился конь… дрогнул мускул… И что тогда – презрение, забвение?.. А базарная толпа расступается уже перед кем-то другим.

Когда Уроз размышлял таким образом, он вдруг увидел, что у всадника, приветствуемого толпой, было не его лицо. Оно обрело черты Салеха, победителя Королевского бузкаши. Но вместо мук унижения, которые он должен был бы испытать, Уроз почувствовал к победителю – и это стало причиной самого сильного удивления, испытанного им в эту ночь, – какую-то странную высокомерную жалость.