Время жестоких снов

– Это модель нашей реальности, – пояснит Костшевский. – Отдельная, абсолютно автономная вселенная, подвешенная на сконструированной мной сети. Для Наполеона и Жозефины Мышеград суть нечто подобное Земле для нас. Прошу взглянуть сюда, рядом с ратушей. Что вы видите?

Я придвинусь ближе, нахмурюсь.

– Это… миниатюра окна?

– Конечно же. Наполеон и Жозефина обладают такой же возможностью смотреть на свое прошлое, как и мы на наше. Более того, они, лишенные человеческого рассудка, уже решились перейти границу времени. Вчера третья мышь, Александр, перенеслась на две недели назад и наверняка уже успела внести в реальность Мышеграда немало изменений.

– Но… Ведь Мышеград все еще существует? Разве это не означает, что такие путешествия безопасны?

– Не совсем так. Моя теория предполагает, что вселенная может вынести определенное число мелких изменений. Это как с камешками – если бросить под колеса горсть щебня, локомотив проедет по ним и никто из пассажиров этого даже не почувствует, но если щебня окажется больше – скажем, целый холм, – поезд наверняка сойдет с рельс.

– Тогда зачем этот эксперимент, если вы так ничего и не узнали?

– Потому что я вскоре узнаю, – ответит Костшевский с непоколебимой уверенностью гения. – Из моих расчетов следует, что эксперимент должен продлиться до следующей полуночи. Если до этого времени ничего не случится, я решу, что изменения временной линии не аккумулируются и путешествия сквозь окно безопасны; если же случится обратное, то увы, прошлое навсегда останется для нас только чем-то вроде фильма в кинематографе.

– До полуночи? – переспрошу я.

И услышу в ответ:

– До полуночи.

* * *

Весь следующий день я буду ошибаться в подсчетах настолько, что другие чиновники, с беспокойством глядя на мое бледное лицо и трясущиеся руки, станут спрашивать, не приболел ли я часом. Я, естественно, буду это отрицать и только обеспокоенному Михалику открою часть плана.

– Я намерен исправить зло, которое причинил, – скажу я за кружкой пива.

Михалик горько рассмеется, тряпка в его руке на миг замрет в своем сизифовом странствии по изгвазданной стойке.

– Это никогда не удается.

– Ох, а вот мне удастся, – заявлю я высокомерно. – У меня есть способ, каким прежде никто не обладал.

А потом замолчу и, вопреки расспросам (не слишком-то, признаюсь, настойчивым), не скажу более ни слова.

Это случится за день до главных событий. Сперва, используя рассеянность Костшевского, я вытащу из его кармана связку ключей, сделаю дубликаты, а оригиналы возвращу на место. Потом приобрету в еврейской лавке бутылку дорогой водки и коробку российских сигарет, каковыми подкуплю сторожа ночной смены, чтобы тот впустил меня в здание.

А потом настанет долгожданный момент. Вечером, дождливым и ветреным, словно созданным для воровских дел, я проскользну через грузовые ворота и, преследуемый могильным громыханьем грома, взойду на последний этаж, где располагается комната Костшевского. Принесенную из дому керосиновую лампу я поставлю на столике, за которым профессор совсем недавно угощал меня чаем, и сяду рядом. Ах, как же будут тянуться часы до полуночи – а скорее, тянулись бы, если б я действительно не знал, что меня ждет. Стану ли я следить за утекающими минутами или же, погруженный в размышления, в какой-то момент утрачу счет времени? Не знаю, даже мой железный самоконтроль и осознание весомости моих поступков порой меня подводят. Но я уверен, что когда настанет должный момент, я буду с натянутыми нервами считать удары больших конторских часов.

Первый, второй, третий… девятый… одиннадцатый, двенадцатый.

Я подниму керосиновую лампу и взгляну на Мышеград – целый и все такой же прекрасный, словно игрушка самого богатого и самого капризного ребенка. Некоторое время я буду внимательно наблюдать за мышами, как они бегают по улицам маленького города по своим животным делам, порой поднимаясь на задние лапки и глядя на меня черными глазками-пуговками.

– Живые, по-прежнему живые, – прошепчу я, а потом сделаю то, что планировал уже трижды. Пройду сквозь окно в прошлое.

* * *

О том, что будет дальше, любезный читатель, ты, полагаю, уже догадываешься. Я отправлюсь домой, где застану своего двойника, – и я двухнедельной давности, увидев мокрый от дождя силуэт с измятым лицом и безумием во взгляде, не узнаю в нем себя же, приняв его за вора, – и брошусь на него. И тогда, естественно, мне придется убить свое младшее «я» и похоронить его в мутном потоке Вислы.