Время тяжелых ботинок

На протяжении нескольких десятков лет крупнейшая экономика мира имела дефицит бюджета – из-за непомерных военных расходов и войн, которые постоянно ведут американцы. В начале семидесятых годов Америка отказалась от жёсткой привязки своей национальной валюты к своим же национальным запасам золота.

– Ты помнишь, у Лермонтова: «Печальный Демон, дух изгнанья, летал над грешною землёй, и лучших дней воспоминанья пред ним теснилися толпой»? Вот в такого демона всё больше и больше превращается американский доллар.

Кинжал обожал фантазии Димыча. Это была поэзия, действительно выверенная математикой.

– Представь, – огромные массы американских денег витают над планетой. Они не привязаны к экономике конкретной страны и не обеспечены золотом. Они свободны – в роковом значении этого слова и принадлежат транснациональным структурам. Но самое смешное и одновременно страшное: этот денежный капитал, по большому счёту, не нужен даже его обладателям. А значит, этот «печальный Демон» имеет страшную разрушительную силу. Эти свободно движущиеся средства могут снести экономику практически любой, даже развитой страны.

Димыч обожал такие разговоры, а для Кинжала это было щемящее возвращение в их питерский институт – самозабвенное, бескорыстное служение любимой эконометрике, науке ради самой науки.

На этот раз Кинжал решил найти ответ сам, хотя вполне мог оставить инициативу в руках друга.

Наталья научилась делать вкусный глинтвейн. Она добавляла туда пару крупинок мускатного ореха и два-три зёрнышка укропа, пришлось выписать ей премию.

«Значимость доллара падает, – анализировал про себя Кинжал. – Но он тащит за собой в пропасть и американскую экономику, это очевидно. США производят всё меньше товаров, и их конкурентоспособность падает. Отсюда и подмеченное Астрыкиным такое системное качество американской валюты, как агрессивность.

Термин, может, и не совсем корректный, но дело не в дефинициях. Это не агрессивность бумаги, из которой сделана валюта. Это – ментальная категория, измеряемая в цифрах. Может она эволюционировать? Только в сторону увеличения или уменьшения.

Переход в политическую плоскость возможен только через какое-то посредство.

Институция! Государственный фактор!

А это уже – люди с их амбициями и политическими предпочтениями».

Когда Кинжал вдруг понял, о чём идёт речь, его прошиб пот.

Димыч это просёк и заулыбался.

Спиртное он не употреблял: Цифра не велела. Он любил козье молоко, которое в детстве спасло его от дистрофии. Василь да

Наталья обеспечили и это, а горячие картофельные оладьи с холодным молоком вызывали у Димыча чувство блаженства.

– Неужели это то, о чём я подумал? – Кинжал вдыхал аромат глинтвейна и тревожно щурился.

– Да, Челкаш, это то самое, – Кинжалу так и не удалось отучить друга называть его старой питерской кличкой.

– Это – война. И война именно в Европе, а не где бы то ни было ещё. А догадываешься – где?

– Балканы! Югославия!

Они посмотрели друг на друга, как два «молочных» брата, узнавших о беременности их подруги, и каждый в надежде, что счастливый отец – не он.

И тут же громко расхохотались.

– Кто-нибудь подслушает – решит, что мы – два идиота, сумасшедшие, – Астрыкин прошёлся по столовой. – Собрались, и вместо того чтобы водку хлестать, наговаривают на Америку всякую напраслину. Ты когда себе оборудуешь камин? У нас знаешь, какая красота, – жаль, что не хочешь приехать.

– Сам же говоришь, что меня можно легко узнать, – слишком деликатную пластику мне сделали. Рад бы в рай, да грехи не пускают: ты же знаешь, как я любил у вас бывать. Потом, может, когда-нибудь, пусть время пройдёт. Какую музыку будем слушать?

– Скажи я, что – Равеля, так ты мне сейчас же выдашь, что Дебюсси глубже. Давай Баха, клавесин, беспроигрышный вариант.

К Баху Кинжал приучил Ликушу.

Третий месяц бедная девушка изучала теорию и практику управления персоналом в почётном изгнании, туманном Лондоне. Такую жизнь ей придумал генерал Елагин – через Шкипера и Кинжала, с горячего одобрения ничего не подозревавшего Желвака.

– А что ты нарыл в российской макроэкономике? Что ждёт страну? – Кинжалу было страшновато об этом спрашивать, потому что, как правило, эконометрик Астрыкин в своих прогнозах никогда не ошибался.

Тот надул щёки и с шумом выпустил воздух через сложенные в трубочку губы, – дурацкая привычка, от которой без ума была только жена Астрыкина, красивая меланхоличная Катя. Дочки говорили: «Отец пукает ртом». Родители с детства отучали его, но безуспешно.

И только Челкаш был в курсе – это хороший признак.

– Ты меня знаешь, – потянулся Астрыкин, – я сам не всегда верю тому, что получается в результате математико-экономического анализа. Сейчас именно тот случай. Скажи, глядя на то, что происходит вокруг, можно поверить, что Россию ждут десять лет экономического роста?

– Вряд ли, – подумав, ответил Челкаш.