Время смерти

Неужели он теряет Ольгу? Ее, которую полюбил без всяких сомнений, едва познакомившись с ней. Как только увидел ее в дверях салона Крсмановичей, ее зеленые глаза, которые, ему почудилось, вдруг прозрели в нем все. Если на ней и было голубое платье, как еще на некоторых девушках, то у них не было такого смелого декольте, как у нее, подчеркнутого каким-то нежным цветком невиданной формы. Он вздрогнул, от пристального ее взгляда оборвалась фраза, он сбился. «Это она!» — говорил он себе. Потом украдкой все разглядывал ее руки, соблазнительно нежные, вызывающие своей белой гибкой обнаженностью, и повторял: «Да, это она». С тех пор он делал все для того, чтобы встретить ее, видеть и слышать каждый день. И только ее. Дома становились выше, кривые улочки Палилулы выпрямлялись, когда он шел на свидание с ней. А потом ему было жалко засыпать. Всегда иная, она всякий раз говорила и делала что-то иное, новое. Его привели в восторг ее непринужденность, игра воображения, остроумие. Не было в Белграде девушки с более прекрасными глазами и большим чувством собственного достоинства. А потом и подобной ей женщины не находилось. Когда же это перестало его радовать и волновать? Может, именно присущие только ей качества, это сугубо ее, индивидуальное прежде всего стало утрачивать свои чары и свое значение? Если поначалу разница в характерах и взглядах делали любовь более убедительной, страсть более чистой, брак — необычным, более интересным, то теперь все это превратилось в нечто противоположное. Причина была не одна. Время набросилось, чтобы уничтожить исключительное в ней — прежде всего. Или сделать невыносимым. А его отношение к ней? Он изменил ей с Радмилой. Разошелся с ее отцом. Посвятил себя политике, которую она не любила. По-другому подходил к воспитанию детей. Не выносил ее друзей-художников. Какое еще он принес ей несчастье? Собою? Да, собою. В этом истинная причина и подлинная правда. Собою, всем, что он есть. Но он не мог жить иначе. После разрыва с отцом последовал тот отвратительный разрыв с тестем.

Иван болел корью; проводив врача, они втроем остались в столовой. Дула кошава[41], какой до сих пор не помнили. Тодор Тошич принялся убеждать его вступить в либеральную партию, а он ему резко возразил:

— Я не хочу загубить жизнь ни в твоей партии, ни в Ачимовой. Я не хочу политики и власти. В Сербии любой грамотей удачлив в политике.

— А для чего же ты тогда учился и тратил в Париже Ачимовы дукаты? Не хочешь в партию и в государственное стойло. Не хочешь кататься на коне, которого кормят другие. Которого кормит вся Сербия. Не хочешь входить в дверь, которая перед тобой сама отворяется, да? Не любишь сгибать негнущиеся шеи, так, зятек?

— Не люблю и не буду. Я хочу знаниями и чем-то другим послужить этой несчастной стране. Я хочу служить прогрессу.

— Я, положа руку на сердце, знаю многих почтенных отцов семейств, которые до женитьбы посещали бордели. И, приезжая в Пешт, они всякий раз заглядывали в бордель. Но они не открывают бордели в Белграде и Крагуеваце.

— Будь спокоен, я не принадлежу к таким почтенным отцам семейства.

— Значит, говоришь, твердо решил не заниматься политикой и не стремиться к власти?

— Сербам нужны фабрики и учителя, а не партии и политиканы.

— Только этого недостает Сербии. Чтоб вконец испортить и доконать сей тронутый гнилью народ. У Европы есть фабрики, мой-господин доктор, потому что у нее нет нашей кукурузы, нашей сливы, наших свиней.

Он постукивал по ладони чубуком, а в их комнате заплакал Иван.

— Ты принес в этот дом мешок тряпок и палку. Чтоб напоминать мне о своем Ачиме. Ты поэтому с тростью ходишь?

— Я люблю палку и потому, что мой отец любит ходить с палкой.

— Ладно, пускай. Но запомни, мой зять Вукашин, то, что ты мне сегодня вечером рассказывал о фабриках и прочих европейских штучках и борделях, коли ты человек семейный, я бы тебе не советовал писать в газетах. Хотя бумага все терпит. На эту свою фабрику плугов ты не получишь от меня ни гроша. Мое наследство перейдет к внукам. А от меня ты можешь разжиться разве что дукатом под Новый год. Если ты удачлив.

И тогда подошла Ольга, положила руки ему на плечи: «Я на твоей стороне, Вукашин». Да, во всех подобных ситуациях она умела класть руки ему на плечи.