Время прощаться

Через один день, три часа и сорок восемь минут после отъезда из Буна я оказываюсь на станции Нашвилль, штат Теннесси. Волна горячего воздуха бьет мне под дых.

Станция находится посреди города. Я поражена шумом и царящей там суетой. Я словно окунулась в головную боль. Тут снуют мужчины в узких длинных галстуках и туристы с бутылками воды, а перед магазинами на гитарах играют музыканты, собирая монеты. Кажется, что все носят ковбойские сапоги.

Я тут же возвращаюсь в прохладное помещение вокзала, нахожу карту Теннесси. Местечко Хохенуолд, где расположен заповедник, находится на юго-западе от города, в полутора часах езды. Похоже, туристы не очень в него стремятся, потому что общественный транспорт туда не ходит. Но я не дура, на попутках не поеду. Похоже, последние сто километров преодолеть будет сложнее, чем тысячи перед этим.

Какое-то время я рассматриваю висящую на стене огромную карту Теннесси, удивляясь, почему американские дети не учат географию, – возможно, тогда бы я знала что-то полезное об этом штате. Я делаю глубокий вдох и выхожу из здания вокзала в центр города, заглядываю через окна в магазинчики, продающие ковбойскую атрибутику и костюмы, и рестораны с живой музыкой. Вдоль улиц стоят машины и грузовики. Смотрю на номерные знаки, многие взяты напрокат. Но в некоторых установлены детские автокресла, а на полу разбросаны компакт-диски – свидетельства того, что у машины есть хозяин.

Потом я начинаю читать наклейки на бамперах. Какие-то я ожидала увидеть («Американец от рождения, южанин по милости Божьей»), а от других меня едва не выворачивает («Спаси оленя, пристрели гомосека»). Но я ищу намеки, подсказки, как искал бы их Верджил. Что-то, что могло бы больше рассказать о семье, которая владеет этим автомобилем.

Наконец на одном грузовичке-пикапе я вижу наклейку «Горжусь своим студентом-отличником из университета Колумбия!». Сразу убиваю двух зайцев: во-первых, в кузове можно спрятаться, во-вторых, Колумбия – согласно карте на остановке в Грейхаунде – как раз по дороге в Хохенуолд. Я становлюсь ногой на задний бампер, чтобы запрыгнуть в кузов и спрятаться там.

– Что ты делаешь?

Я настолько была поглощена изучением прохожих, чтобы понять, есть ли им до меня дело, что не заметила у себя за спиной маленького мальчика. Ему лет семь, и у него во рту не хватает стольких зубов, что оставшиеся больше напоминают надгробия на кладбище.

Я присаживаюсь, вспоминая годы, когда присматривала за детьми.

– В прятки играю. Хочешь со мной поиграть?

Он кивает.

– Классно! Только это означает, что ты должен хранить тайну. Сможешь? Сможешь не рассказать ни маме, ни папе, что я здесь прячусь?

Мальчик энергично кивнул.

– А потом будет моя очередь прятаться?

– Обязательно! – пообещала я, залезая в кузов.

– Брайан! – зовет запыхавшаяся женщина, выбегая из-за угла. За ней, скрестив руки, угрюмо шагает девочка-подросток. – Немедленно иди сюда!

Железный кузов раскалился на солнце. Я буквально ощущаю, как на ладонях и сзади на ногах вспухают волдыри. Я выглядываю, чтобы встретиться с мальчиком глазами, и прижимаю палец к губам: «Молчи!»

Подходит его мама. Я ложусь и скрещиваю руки, затаив дыхание.

– Я следующий, – говорит Брайан.

– С кем ты разговариваешь? – спрашивает его мама.

– Со своей новой подругой.

– Кажется, мы уже обсуждали с тобой привычку врать, – говорит она и отпирает дверцу машины.

Мне жаль Брайана, причем не только потому, что мама ему не верит, но еще и потому, что я не собираюсь уступать ему очередь в прятках. Когда его очередь настанет, меня уже здесь не будет.

Кто-то в салоне открывает сзади окно, чтобы было попрохладнее. Я слышу радио, Брайан с сестрой и мамой едут, как я надеюсь, в Колумбию, штат Теннесси. Когда солнце начинает припекать, я закрываю глаза и представляю себя на пляже, а не в железном кузове.

Песни, звучащие по радио, – о том, как водить такой грузовичок, либо о девушках с золотым сердцем, которых кто-то обидел. Для меня они все на один лад. У мамы было такое стойкое отвращение к банджо, что скорее походило на аллергию. Помню, как она каждый раз выключала радио, когда в голосе певицы проскальзывал хотя бы намек на гнусавость. Неужели женщина, которая ненавидела музыку кантри, решила начать новую жизнь в пугающей близости от знаменитого концертного зала «Грэнд оул оупри»?[30] Или она воспользовалась этой нелюбовью как завесой, решив, что любой, кто ее знал, никогда не станет искать ее в самом центре кантри-штата?

Пока я трясусь в кузове, думаю:

1. На самом деле банджо – это круто.

2. Возможно, люди с годами меняются.

Элис

Сказать, что для слонов период спаривания – это период песен и плясок, означает ничуть не преувеличить.

Как и все общение между этими животными, вокализы часто сопровождаются жестами. Например, в обычный день матриарх трубит: «Идем!» – и корпусом разворачивается в ту сторону, куда хочет повести свое стадо.