Время - ноль

Вернувшись после лечения из госпиталя, Гринченко вдруг понял, что у него был друг. Они с Витькой Тимруком никогда не выясняли, друзья они или нет. Просто были рядом. Даже разговаривали редко, чаще Витька трепался о бабах, которых у него не было. Сергей привык, что рядом – теперь казалось, что всегда справа, – есть надежная опора: протяни руку и дотронешься до мосластого плеча или до холодного ствола ручного пулемета. Пулемет остался, стрелял из него Окулич, и зло брало, когда салага небрежно обращался с оружием.

Потеряв друга, стал холоднее и молчаливее и незаметно сблизился с Зинатулловым. Может, потому, что Рашид – «дембель», а Сергей – «дед», и из старослужащих осталось их двое, а может, потому, что оба потеряли по другу. И ещё Гринченко освоил снайперскую винтовку. Никто не хотел с ней возиться, автомат удобнее и надежней. И зря: патронов расходуешь меньше, а урон наносишь больший. Сетка оптического прицела как бы зажимала в центре себя жертву, подводила под нее Т-образный эшафот и ставила на ней крест. И на прикладе появлялась новая отметка, вырезанная ножом полоска длинной в сантиметр. Платил за утрату друга спокойно и расчётливо, будто в парикмахерской. Уничтожал всё: душманов, как врагов, их детей, которые вырастут врагами, женщин, чтобы не рожали врагов, животных, лишая врага пищи, – убивал всё живое. Если бы мог, расстрелял бы и эту чужую землю. И криво улыбался, когда ловил недоумевающие, жалостливые взгляды «молодых».

Они пришли в конце ноября. Во второй взвод попали шестеро, были всего года на три моложе, но казались совсем юными. Из них прямо пёрла жалость к самим себе, к другим людям и даже к душманам. Наверное, таким и сам был год назад. Если не выбить эту жалость, долго не протянут, поэтому учил их быстро и жёстко. Иногда ему помогал Зинатуллов, который самоустранился от всех остальных работ и даже пулемёт отдал Хализову, подобрав ему второго номера из «молодых».

Первая операция для «молодых» была мирная. Зинатуллов будто чувствовал, что для него этот вылет закончится плохо. Он подбил «дембелей» всей группы, сходили к командиру: мол, отвоевали своё, пора отпускать домой. Ничего не получилось, и Рашид потребовал себе бронежилет. Они имелись в группе, но никто не надевал: и так много груза таскать на себе. И Зинатуллов повыделывался, но не надел. Операция прошла без стрельбы. Почистили кишлак, оружие не нашли, взяли в плен подозрительных. Третьей заставе попались четверо – бородатые мужики в рваных халатах, словно выкроенный из одного рулона грязной, прелой материи, с одинаковыми угрюмыми лицами и злобными, темно-карими глазами. От них воняло кислым кизячным дымом и невыделанной овчиной. У одного на голове была советская солдатская шапка, может быть, снятая с убитого им же солдата. За шапку он и получил больше всех. Пленных заставили рыть окопы. Руководил работой Зинатуллов.

– Пошевеливайтесь, собаки правоверные! – ругался он и подгонял пинками.

Пленные испуганно шарахались от него и сноровисто, точно всю жизнь только этим и занимались, ковыряли размокшую после дождя землю. Когда вырыли окопы, спальники и яму для себя, Зинатуллов, убедившись, что офицеры в палатке и вылезать из неё не собираются, построил афганцев в шеренгу.

– Перевезенцев! Игнатенко!

Перевезенцев был «молодым» Зинатуллова, поэтому подбежал сразу, а Игнатенко, числившийся за Гринченко, сначала посмотрел на взводного. Был Игнатенко из Ворошиловоградской области, почти земляк, и, как многие дети потомственных шахтёров, имел впалые щёки, чем напоминал Витьку Тимрука. В Афган попал за «неподчинение приказу», что в переводе на нормальный язык обозначало неподчинение «дедам». Командира взвода он слушался беспрекословно, как сам Гринченко год назад Архипова. Сергей еле заметно кивнул головой, разрешая подойти к Зинатуллову.

– Ты, салага! Долго тебя ждать?! – торопил Рашид. Лицо его задергалось – после контузии случалось каждый раз, когда был раздражён. – Смотрите, показываю.

Он подошёл к крайнему слева афганцу. Резкий удар почти без замаха – и пленный кувыркнулся в яму.

– Ты, – Рашид ткнул пальцем в Игнатенко, – повтори.

«Молодой» замялся, оглянулся на командира взвода. Чтобы избавить его и остальных «молодых» от сомнений, чтобы побыстрее поняли, что война – это беспредел жестокости, Гринченко подошел к пленнику в солдатской шапке. Тот держал руки на уровне груди, они чуть дергались, глаза опущены долу, в бороде на левой скуле застрял комок грязи. Маленькая дырочка для кокарды на шапке была затянута искусственным серовато-синим мехом. От удара в челюсть шапка слетела в яму, а следом – пленный. Игнатенко, с шумом выдохнув воздух, тренированно, как Тимрук, видать, так же до армии в угольном подвале под многоэтажным домом «качал мышцу», отправил в яму третьего. У Перевезенцева получилось только со второй попытки.

– Свободны, – отпустил Зинатуллов Игнатенко и Первезенцева и подозвал следующую пару «молодых».