Время неба

На скамейке, спрятав лицо за ладонями, сгорбившись, сидит он, и из груди вырывается вздох облегчения.

— Эй… Ты как… — присаживаюсь рядом и тихонько трогаю его грязный рукав. Парень дергается, убирает руки, но, увидев меня, расслабляется.

— Прекрасная незнакомка… Слава богу. Ну вот зачем ты влезла, а?

— Они же… — Откашливаюсь и оцениваю причиненные ему повреждения — губа разбита, на скуле синяк, толстовка и ворот футболки запачканы кровью… — Запросто могли убить!

— Ну и сдох бы. Тебе-то какое дело? — устало вздыхает он. — Сколько они с тебя взяли?

— Ну… только то, что они трясли с тебя. — Испуг отступает, адреналин сходит на нет, и смутные подозрения превращаются в уверенность — меня ограбили на сумму, сильно превышающую его долг.

— Сколько теперь я должен тебе? — допытывается парень. — Неужели полтос?

Не хочу, чтобы он догадался, что меня развели, не хочу, чтобы чувствовал себя виноватым — потому и блефую:

— Да, пятьдесят.

— Не ври. Тебе не идет… — он криво усмехается. — Я эту сумму наобум назвал — просто чтобы проверить. Так сколько на самом деле?

— Отстань. Теперь уже без разницы… — тереблю уголок сумки, парнишка, смягчившись, подсаживается ближе и вкрадчиво шепчет:

— Окей. Давай поступим так. Я буду отдавать тебе деньги частями до тех пор, пока ты не скажешь, что хватит.

От мятного дыхания кружится голова, но я кусаю изнутри щеку. Гребаный паноптикум. Что я делаю здесь, в темном сквере в обществе избитого сопливого наркодилера, по вине которого лишилась всех средств к существованию? Неужели ведусь на его бредни?..

— Каким, интересно, образом? Опять свяжешься с ними? Будешь раскидывать закладки с удвоенным усердием, или…

— Такого не будет!!! — отрезает он, а я затыкаюсь, в очередной раз пораженная тем, как сопляк временами может «включать мужика». — Я никогда ничем таким не занимался, это впервые! Просто везет как утопленнику…

Сто к одному, что он врет, но, заглянув в его черные горящие глаза, я решаю поверить.

— Мне нужно было подзаработать. Неделю назад шел с весом на руках, но на Проспекте, как по наводке, увязались менты. Чтобы не попасться, скинул его… и попал на деньги, — он рассматривает ссадину на ладони, поднимает голову и расцветает, словно узрел божество. — Они бы сломали мне пальцы и залили рожу зеленкой. Спасибо тебе! Спасибо, что впряглась и выручила. Я думал, что такого не бывает…

Сейчас мальчик делает то, на что так и не решилась я — благодарит. На душе становится еще гаже. Нашариваю в сумке платок и протягиваю — он перенимает его и, поморщившись, прикладывает к рассеченной губе.

Нужно поставить в известность родителей — по крайней мере, так должен поступить взрослый и разумный очевидец правонарушения. Нельзя это так оставлять!..

— Ты совершеннолетний? — брякаю, отчего-то совсем не тем тоном, которым следовало.

— С какой целью интересуешься? — Парень игриво поводит бровью, но тут же становится серьезным. — Обижаешь. Мне девятнадцать. Уже можно все.

Он напропалую намекает неизвестно на что, по весеннему воздуху летают феромоны, пульс разгоняется до запредельных скоростей, а по коже ползут теплые мурашки.

Моргнув, отворачиваюсь от наваждения, но облегчение, жгучий интерес и радость не исчезают.

— Где ты живешь? Как твое имя? — из последних сил пытаюсь сохранить лицо и выяснить подноготную, но натыкаюсь на все ту же наглую ухмылку:

— Ну уж нет. Сначала ты скажи!

— Ладно. Меня зовут Майя.

— Ого! Это… так красиво… — он пялится на меня с удивлением и восхищением, граничащим с поклонением, по неизвестной причине я тоже не могу отвести взгляд. Раны не убавили его адскую притягательность, наоборот, сделали невыносимо прекрасным.

— А я — Тимур. Тим. Тима, или, как говорит мама, Т-и-имочка… Но мне не нравятся все эти варианты. Лучше придумай свой. Как же мне, черт побери, приятно! — он протягивает для пожатия руку, но я игнорирую жест.

— Прекрати паясничать. Позвони матери, или дай мне ее номер!

— Мне нельзя в таком виде домой. Меня там покарают сильнее, чем эти доппельгангеры. — Темные глаза вспыхивают нахальным блеском, я не могу раскусить его намерений, и снова верю. — Утром мать уедет на пару дней, тогда есть шанс выжить. А пока… пережду бурю тут.

Избитый мальчишка не должен всю ночь сидеть на улице, но что я могу? Неужто опять предложить помощь?

Тусить вечерами одной надоело до дрожи, до воя… И на кухне есть мамин диван.

Черт с ним, пусть спит на нем.

— Тогда… — говорю спокойно и ровно, только голос все равно предает. — М-можешь… Перекантоваться до утра у меня.

Мальчишка вскакивает слишком уж резво, будто не его только что возили по земле симпатичным лицом, вплотную подходит ко мне и кивает:

— Окей. Пойдем.

Поднимаю голову, и мысли улетучиваются. Я любуюсь им.

Волосы, в свете фонаря отливающие розовым золотом, внушительный рост, стройная фигура, широкие плечи, мой платок в кулаке… К горлу снова подступают слезы.

Это — как вернуться с войны — потрепанными и не без потерь, но связанными невидимой прочной нитью.

— Но только при условии! — спохватываюсь и, прищурившись, указываю на него пальцем. — Ты будешь держать при себе свои грабли!