Время быть смелым

Димка так спрашивает, как будто умоляет. Я понимаю, что ему деваться некуда. Домой — тошно, а дружки узколобые его достали. Я понимаю, что он будет, наверное, шататься по улицам, отсиживаться по подъездам, пока голод или усталость ни возьмут свое. И тогда ему придётся вернуться домой. Это, наверное, жуткое место. По его рассказам именно так и выходит. И там он, наверное, закроется в комнате, если повезет и старшего брата не будет, зароется с головой под одеяло и станет изо всех сил сдерживаться, чтобы не заплакать, чтобы не завыть. Он будет бороться с навязчивым желанием сдохнуть. В полном катастрофическом одиночестве. Я не хочу такого для Димки. Я никому бы такого не пожелал, потому что очень хорошо знаю это состояние. И я бы хотел отсрочить его для Сорокина хотя бы на несколько часов. Но я никогда никого не приводил с собой на тренировки. Это не запрещено, но я никогда никому не позволял появляться там, даже своим родителям. Да и что я скажу? Как представлю Димку? Друг? Глупости! Я даже свою воображаемую девушку никогда не приводил, а тут припрусь с сомнительным другом. Это вызовет вопросы. И на них придётся отвечать. Незавидная перспектива.

— Пойдём, конечно, — отвечаю я.

Димка сидит на дальних трибунах всю тренировку. Мы с Олей катаемся отлично, но она всё время достаёт меня расспросами, что это за друг.

— Ты даже девушку свою ни разу не приводил… — заявляет Оля.

Да, вот этого я и ждал. Как же вы все предсказуемы. Я решаю ничего не отвечать, отмахиваюсь и отшучиваюсь, бурчу что-то себе под нос и постоянно перевожу тему. Хорошо, что есть куда переводить — уже совсем скоро мы едем на Россию. Мы готовы, но чем ближе, тем больше волнение. Слишком многое поставлено на карту. Слишком большой это шанс. Если войдём в тройку, то перед нами с Олей откроются почти все спортивные двери. Тогда я смогу свалить из города. Тогда родителям не придётся горбатиться, чтобы заработать на моё обучение. Я смогу, возможно, даже получить стипендию какого-нибудь иностранного вуза и никогда не вспоминать про школьные будни. Возможно, я тогда смогу даже быть собой и не скрывать больше ни от кого, что я гей.

После тренировки мы с Димкой покупаем кучу еды в Макдоналдсе и снова идём на крышу. Падает мелкий снег. На крышах чувствуешь себя необыкновенно далеко от всего этого городского уродства. Мы курим, едим биг-маки и картошку фри, макаем её в кетчуп, кормим друг друга, смеёмся. Но этот смех, как бы звонко он ни звучал, всегда отдаёт горечью, потому что ни на секунду никто из нас не забывает, что очень скоро надо будет спуститься с крыши и разойтись по домам. Надо будет вернуться в школу, в свои компании. Надо будет снова притворяться. Надеть маску, приклеить её к лицу и только морщиться от боли. Но даже этого никто не увидит.

— Тебе снятся кошмары? — Спрашиваю я.

Димка пожимает плечами.

— А мне снятся, — говорю.

Он просит рассказать и я рассказываю ему сон, который преследует меня лет с десяти. Сколько себя помню — столько периодически вижу этот сон. Сколько себя помню — столько панически боюсь клоунов и поэтому никогда не хожу в цирк. Мне часто снится, что я как будто в гриме, что я вымазан как клоун, что у меня красный нос, белая кожа, синие круги вокруг глаз и улыбка до ушей. И вот так я хожу в школу, я прихожу таким домой, бываю на тренировках и с друзьями. И все они как будто не замечают этого. Не замечают, что я настоящий урод, мерзкий смеющийся клоун. Они ведут себя как ни в чем ни бывало, как будто не видят грима. Как будто я один вижу эту уродливую смеющуюся гримасу, когда стою перед зеркалом. И я как будто стараюсь объяснить всем, что со мной что-то не так, что я не клоун на самом деле, что я другой, что это просто маска, но слова не пробиваются сквозь намалеванную улыбку. Я впиваюсь пальцами в своё лицо, царапаю кожу, пытаясь соскрести эту мерзкую веселую морду. Но ничего не выходит — образ намертво впился, проник под кожу. Это очень страшный сон, потому что каждый раз я боюсь остаться этим улыбающимся фальшивой улыбкой клоуном навсегда.

Глава 16. Дима