Время быть русским

Сказанное не означает, что я изжил внутренний аристократизм, немало мешающий мне в жизни. Напротив. Я пришел к выводу, что национализм в принципе аристократичен. Элита любой нации — всегда естественно националистична, ибо она, любя и ценя себя, не может не испытывать любви и благодарности к породившему ее этносу, к плоти и крови своего народа. Не может не чувствовать за него ответственость.

Сколько я мог заметить, представитель английской элиты — всегда английский националист; представитель немецкой элиты — немецкий националист, представитель еврейской элиты — еврейский националист, и т. д. Так оно и должно быть.

Представитель русской элиты — должен быть русским националистом. А как же иначе? Собственно, национализм — это квалификационный тест на элитарность. Националистичен — значит, принадлежишь к элите. Национально-индифферентен, космополитичен — значит, быдло, какое бы высокое положение ты ни занимал.

Вместе с тем, как заметил читатель, во всех приведенных выше аргументах слишком много рассудочного, «головного», слишком мало теплого, семейного чувства (а ведь нация — это попросту «большая семья»!). Чувство пришло со временем, по мере погружения в тему. Должны были пройти еще пять лет напряженных раздумий, прежде чем я не только умом, но и сердцем постиг простую истину: «Моя истинная Родина, благодаря которой я являюсь собой, без которой я не я, — это не территория, не ландшафт и тем более не строй или государство, а моя Русская Нация!».

Это постижение связано с еще одной важной страницей моей жизни.

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ И КУЛЬТУРА

ТАК СЛУЧИЛОСЬ, что интерес к искусству, изобразительному и прикладному, сопровождал меня всю жизнь. Не только литературо-, но и искусствоведению я посвятил десятилетия. Эксперт Музея книги и член правления Ассоциации библиотек, музеев и архивов, я несчетное количество раз консультировал букинистов, антикваров и коллекционеров, музеи, галереи и библиотеки. Одна из моих книг, которой я горжусь, — большой альбом «Шедевры европейской иллюстрации» (М., «Терра», 1997). Главная моя страсть изначально — западноевропейская печатная графика и иллюстрированная книга. Но затем я увлекся также прикладным искусством Дальнего, Ближнего и Среднего Востока, научился разбираться в ряде областей сложного и утонченного мира восточной эстетики.

До недавнего времени русское искусство не интересовало меня совершенно. Если прелесть и самобытность русской литературы для меня всегда были очевидны (рядом с ней я могу поставить только французскую), то в русском искусстве меня удручали и отталкивали очевидное несовершенство технического мастерства и явная вторичность, подражательность по отношению к западным и восточным образцам. Икона, как и прикладное искусство Древней Руси, казалась мне примитивной, а живопись, графика и прикладное искусство 18–19 веков — неловким слепком с западных примеров.

Понадобилось два с лишним десятка лет и немалый опыт практического ценителя и знатока, чтобы вчувствоваться в глубокое своеобразие и прелесть истинно русской самобытной эстетики, ощутить и осознать ее принципиальное отличие от эстетики Запада и Востока. Все познается в сравнении. Именно и только после того, как я проникся сутью искусства наших соседей, я научился отличать, выделять и ценить собственно русское. Конечно, и теперь меня восхищает в русском искусстве не все подряд, а только лучшее (прежде всего, разумеется, русский XVII век, когда мы окончательно изжили византийскую ориентацию и еще не прониклись западноевропейской, и русский народный дух вырвался наружу мощным фонтаном праздничной, «пряничной» культуры!), зато я знаю, в каких именно сферах прекрасного сосредоточился русский гений и что создал он в них такого, чего не сыщешь ни в Европе, ни в Китае или Индии, ни в мире ислама…

Познание предмета всегда влечет за собой любовь — это естественно. Чем глубже и всестороннее знаешь что-то, тем теплее, с большим пониманием, любовнее к этому относишься. Икона, или серебряная чарка, или эмалевый ларец, или кованый сундук вдруг начинают говорить тебе столько, что кажется — просыпается генная память… Общая кровь, общая история, общий дух — как это оказывается в нас живо! Невозможно передать словами, до каких степеней в такие минуты возносится национальное чувство!

Мне и раньше было свойственно понимание и живое ощущение того, что я — лишь звено в цепи русских поколений, звено между моими предками и потомками. Но именно проникновенное общение с русской стариной, с русским искусством дарит мне сегодня с особой силой чувство сопричастности всему своему народу, чувство большого родства с «большой семьей» — моей нацией.