Времетрясение

Я не стал ничего говорить на панихиде в церкви. Просто не стал. Все, что я мог и хотел сказать Джейн, предназначалось исключительно для нее, а ее больше не было с нами. Наш последний разговор, разговор двух старых друзей из Индианаполиса, состоялся за две недели до ее смерти. Мы говорили по телефону. Она – из Вашингтона, округ Колумбия, где у Ярмолински был дом. Я – из Манхэттена. Джейн была замужем за Адамом, а я был женат на писательнице и фотографе Джилл Кременц, на которой женат до сих пор.

Я не помню, кто кому позвонил. Может быть, я – ей. Может быть, она – мне. Но это не важно. Важно другое: это был наш последний разговор. Мы прощались друг с другом, хотя, конечно, тогда мы не знали, что это прощание.

Когда Джейн умерла, наш сын Марк, человек с медицинским образованием, сказал, что он сам никогда бы не выдержал все процедуры, на которые она пошла добровольно, чтобы как можно дольше оставаться в живых, чтобы радостно повторять с сияющими глазами: «Жду не дождусь!»

Наш последний разговор был очень личным. Джейн спросила меня – как будто я это знал! – что именно определит точный момент ее смерти. Наверное, она ощущала себя персонажем какой-нибудь из моих книг. В каком-то смысле так оно и было. Мы с ней были женаты двадцать два года, и все это время я единолично решал, что мы будем делать дальше и где будем жить – в Чикаго, в Скенектади, на Кейп-Коде. Это зависело от моей работы. Сама Джейн никогда не работала. Она растила шестерых детей, что само по себе большой труд.

Я сказал ей по телефону, что дочерна загорелый, озорной, слегка заскучавший, но все же счастливый десятилетний парнишка, которого мы даже не знаем, выйдет на берег у лодочного причала в самом конце Скаддерслейн. Он будет стоять и смотреть на море – на лодки, на чаек, на волны, – в гавани в Барнстейбле на полуострове Кейп-Код.

На другом конце Скаддерс-лейн, на шоссе 6А, в одной десятой мили от лодочного причала, стоит большой старый дом, где мы с Джейн растили наших детей, сына и двух дочерей, и троих сыновей моей сестры. Теперь там живет наша дочь Эдит со своим мужем-строителем Джоном Сквиббом и двумя их сыновьями, Уиллом и Бадом.

Я сказал Джейн, что этот мальчик от нечего делать поднимет камушек, как это делают все мальчишки, и зашвырнет его в море. Когда камень коснется воды, Джейн умрет.

Джейн всем сердцем верила в то, что наполняло ее жизнь светлым, добрым волшебством. В этом была ее сила. Она выросла в семье квакеров, но, отучившись четыре года в Суортморе, перестала ходить на собрания Общества Друзей. Когда Джейн вышла замуж за Адама, она перешла в англиканство, а сам Адам как был, так и остался иудеем. Она умерла с верой в Троицу, в Рай и Ад и во все остальное. Я очень этому рад. Почему? Потому что я ее любил.

35

Не то чтобы это имеет какое-то значение, но рассказчики историй, закрепленных чернилами на бумаге, делятся на тех, кто с лету набрасывается на текст, и тех, кто упорно корпит над каждой фразой, медленно пережевывая все варианты. Назовем их ястребами и черепахами. Ястребы пишут свои вещи быстро, сумбурно, взахлеб, второпях – как получится и как попало. А потом старательно доводят их до ума, исправляя все многочисленные косяки и переделывая все куски, которые явно не удались. Черепахи выдают по одному предложению за раз, шлифуют каждое слово, пока не останутся довольны полученным результатом, и только потом переходят к следующей фразе. Когда они завершают работу, работа действительно завершена.

Я сам – черепаха. Большинство писателей-мужчин – черепахи, большинство женщин – ястребы. Опять же кому-нибудь надо бы взяться за изучение этого странного феномена. Кстати, не исключен и такой вариант, что это врожденное свойство. Недавно я посетил Рокфеллеровский университет. Тамошние сотрудники ищут и, что характерно, находят все больше и больше генов, которые определяют наше поведение – заставляют нас действовать именно так и никак иначе, точно так же, как десятилетний повтор после времетрясения принуждал нас выполнять строго определенные действия. Но еще до поездки в университет у меня появлялась такая мысль: наши с Джейн дети и дети Элли и Джима уже давно выросли и стали совершенно разными людьми, но каждый стал именно таким человеком, каким он и должен был стать.

У всех шестерых все хорошо.

Но опять же у всех шестерых были бесчисленные возможности для того, чтобы все у них было хорошо. Если верить тому, что пишут в газетах, показывают по телевизору и сообщают по информационным каналам, у большинства людей таких возможностей нет.

Мне кажется, писатели-ястребы считают, что люди – смешные, печальные, всякие – интересны сами по себе и достойны внимания. И они пишут о людях, не задумываясь о том, почему мы живем и что вообще значит жить.