Времени нет

Потому Вячеслав Жебровский сам попросил объяснений у Виктора Шевченко. И тот дал понять: он не посягает на чужой бизнес в обмен на отказ Жебровского от участия в аукционе.

Поэтому Эдем снова ответил на вопрос Хижняка вместо его помощника:

— Жебровский тоже не придет.

Эдем выиграл это сражение, не потеряв ни копейки. Он выстрелил из трех ружей и трижды попал.

Помощник кивнул в подтверждение слов Эдема. Хижняк схватил подопечного за шиворот, будто таким образом мог получить положительный ответ. Тот беспомощно свесил руки, как бездушная кукла.

— Я ваш единственный покупатель, — сказал Эдем без всякой эмоции в голосе, когда помощник убрался прочь, подальше от хозяйского гнева.

Хищник упал в кресло. До него начало доходить. Он не поднимал глаз на Эдема, боясь прочесть там убийственный приговор.

— Готов оформить покупку завтра же. Деньги вам поступят сразу после подписания соглашения. Никаких отсрочок и неожиданностей с моей стороны, — бросил Эдем пряника и сразу же опоясал кнутом: — Моя цена сто миллионов.

Тишина была так плотна, что даже сигара перестала дымить.

— Начальная цена — сто пятьдесят миллионов, — Хижняк наконец поднял взгляд, принимая вызов. — «Три кита» стоят вдвое больше.

— Сто двадцать пять — если расскажете, почему убегаете из страны.

Все началось с нервного хохота — первая градина с неба. Потом смех стал громче и наконец разразился хохот такой силы, что мог бы пробить асфальт и прошить автомобили, которые не успели бы укрыться от стихии. Сергей Хижняк трясся, как китайский болванчик, и Эдем перестал крутить носком ботинка и всерьез обеспокоился, не хватил ли хозяина дома удар.

— А ты фрукт, — признал Хижняк, когда истерический приступ прошел. — Как вулкан. Как долбаный Кракатау, который притворяется, будто спит, а потом взрывается так, что слышит весь мир.

— За сто двадцать пять миллионов можно купить "Крик" и любоваться последствиями извержения на расстоянии, — Эдем вынул из кармана заполненный чек и положил на стол. На нем была цифра — сто двадцать пять миллионов.

Хищняк постучал по бумаге пальцами, словно мог выбить из него монеты, и направился в бар. Горлышко бутылки звякнуло о бокал.

— Жизнь не прощает слабости, значит, и мы не должны, так ты часто говоришь? Не думал, что это коснется и меня, — сказал Хижняк. — О том, чего я уезжаю, я мог бы рассказать другу, но оказалось, что ты мне не друг.

Эдем гмыкнул и спрятал чек в карман.

— Я построил «Трех китов» с нуля, и одному черту известно, сколько крови и пота я пролил. Сколько ночей я не спал. Сколько унижений выдержал и сколько обещаний раздал. Сколько седых волос мне пришлось закрасить, со сколькими потерями смириться, — Хижняк говорил не с раздражением, а с сожалением человека, обнаружившего, что язычок пламени лизнул и обхватил горячими сокрушительными объятиями его картину мира.

— Вы собираетесь вывезти эти деньги, — ответил Эдем. — Убрать пинту крови у и без того уже обескровленной страны. Для меня это индульгенция. Никогда не буду считать другом человека, который хочет нажиться на моей стране и в то же время называет себя патриотом.

Хищняк поморщился, словно его пытались накормить соевой котлетой вместо сочного стейка.

За дверью послышались громкие шаги. Сначала в отверстии появилась голова помощника, но не успел он и слова сказать, как мускулистая рука толкнула дверь и в кабинет вошел Борец.

Он остановился, изучая обстановку, как готовящийся прыгнуть тигр. Эдем не удивился бы, если бы гость по-хищнически повел носом.

— Немного задержался, — Борец игриво помахал пальцем Эдему, давая понять, что знает главного виновника сегодняшних бед. — Я не пропустил ничего интересного?

— Как тебе скрипачка? — спросил Хижняк.

— Худой зад, — заявил Борец, подошел к бару и жадно проглотил воды прямо из графина. — Надеюсь, я успел на аукцион, или что еще здесь должно быть?

Хищняк снова постучал пальцами — на этот раз по коробке с сигарами.

— К сожалению, — сказал он. — Я уже продал объект господину Шевченко.

Борец со стуком повернул графин на место.

— Вот как, — сказал он и, поняв, что делать ему тут уже нечего, хлопнул дверью так, что дрогнули доспехи на рыцарях.

Эдем дождался, пока стихнут шаги Борца, кивнул Хижняку и тоже двинулся к выходу.

— Никто не обязан быть героем, — голос Хижняка остановил Эдема у двери. — Степень ответственности избирается не по возможностям человека, а по личному желанию каждого. А я не считаю, что виноват стране больше, чем какой-то врач или бухгалтер — только потому, что у меня есть капитал. Потому что я сумел добыть его, а кто-то другой не захотел, не смог, не повезло. Деньги дают выбор, но не обязывают. И если я решил уехать отсюда вместе с деньгами, никто не вправе меня осуждать. Итак, твоя индульгенция — фиговый листок.

— Она больше дуба на вашем дворе, — ответил Эдем.

Он двинулся во внутренний двор: перед тем как уйти, хотел сказать пару слов редактору. Не потому, что была такая необходимость — ему вдруг остро захотелось поговорить о чем-то постороннем с приятным ему человеком.