Врата. За синим горизонтом событий

Вначале болеутоляющим служил секс, и мы с Кларой много часов проводили в объятиях друг друга, дремля и время от времени просыпаясь, чтобы снова заняться сексом. Я думаю, парни в основном занимались тем же; вскоре шлюпка стала пахнуть, как раздевалка в мужской школе. Потом мы начали искать уединения, все пятеро. Конечно, для пятерых на корабле уединение невозможно, но мы делали, что могли: по общему согласию каждый из нас время от времени на час-два оставался один в шлюпке. Пока я был здесь, Клару терпели в капсуле. Пока один из них был здесь, остальные двое составляли нам компанию. Понятия не имею, что делали остальные, оставаясь в одиночестве: я просто тупо смотрел в пространство. Буквально: я смотрел в иллюминатор шлюпки на абсолютную черноту. Ничего не видно, но это лучше, чем видеть то, что мне смертельно надоело в корабле.

Некоторое время спустя у нас начали вырабатываться свои привычки. Я слушал музыку, Дред смотрел порнодиски, Хэм разворачивал гибкое электрическое музыкальное устройство и играл электронную музыку в наушниках (но даже и так, если прислушаться, кое-что было слышно, и мне смертельно, смертельно надоели Бах, Палестрина и Моцарт). Сэм Кахане искусно организовал занятия, и мы проводили много времени, посмеиваясь над ним и обсуждая природу нейтронных звезд, черных дыр и Сейферовых галактик, если не повторяли испытательные процедуры во время посадки на новых мирах. Хорошо в этом то, что хоть на полчаса мы переставали ненавидеть друг друга. Остальную часть времени — что ж, да, мы ненавидели друг друга. Я не мог выносить постоянное тасование Хэмом карт. Дред проявлял необычную враждебность к моим редким сигаретам. Подмышки Сэма были ужасны даже в гнойной атмосфере корабля, по сравнению с которой воздух Врат показался бы розовым садом. А Клара — да, у Клары была отвратительная привычка. Клара любила аспарагус. Она принесла с собой четыре килограмма обезвоженной пищи, просто для разнообразия и чтобы иметь чем заняться. Иногда она делила ее со мной, иногда с остальными. Но она настаивала, что аспарагус она будет есть одна. Как романтично узнавать, что твоя возлюбленная ела аспарагус, по изменению запаха в туалете!

И тем не менее — она была моей возлюбленной, да, была.

Мы не только сексом занимались эти бесконечные часы в шлюпке — мы разговаривали. Я никогда не знал так хорошо, что внутри у другого человека, как у Клары. Я любил ее. Ничего не мог с этим сделать.

Никогда.

На двадцать третий день я играл на электрическом пианино Хэма, когда неожиданно почувствовал тошноту. Изменения тяготения, которые я почти перестал замечать, вдруг усилились.

Я поднял голову и встретил взгляд Клары. Она робко, со слезами улыбалась. Указала на изгибы спирали, золотые искры бежали по ней, как пескари в ручье.

Мы обняли друг друга и держали, смеясь, а пространство вокруг нас перевернулось, и потолок стал полом. Мы достигли поворотного пункта. И у нас еще оставался запас времени.

15

Кабинет Зигфрида под Пузырем. Здесь не может быть холодно или жарко. Но иногда мне так кажется. Я говорю ему: «Боже, как здесь жарко. Твой кондиционер не действует».

— Здесь нет никакого кондиционера, Робби, — терпеливо отвечает он. — Возвращаясь к вашей матери…

— К черту мою мать! — говорю я. — И твою тоже.

Наступает пауза. Я знаю, что его цепи сейчас напряженно работают, и понимаю, что пожалею о своей запальчивой ремарке. Поэтому я быстро добавляю: «Я хочу сказать, мне здесь действительно неудобно, Зигфрид. Тут жарко».

— Вам здесь не жарко, — поправляет он меня.

— Что?

— Мои сенсоры отмечают, что ваша температура повышается на градус, когда мы говорим на определенные темы: ваша мать, женщина Джель-Клара Мойнлин, ваш первый полет, ваш третий полет, Дэйн Мечников и разъединение.

— Замечательно! — кричу я, внезапно рассердившись. — Ты шпионишь за мной!

— Вы знаете, я слежу за вашими внешними проявлениями, Робби, — укоризненно говорит он мне. — В этом нет никакого вреда. Это не более обидно, чем когда друг замечает, как вы краснеете, запинаетесь или начинаете барабанить пальцами.

— Это ты так говоришь.

— Да, я так говорю, Роб. Я говорю так, потому что хочу, чтобы вы знали: эти темы слишком эмоционально перегружены для вас. Хотите немного поговорить о них, чтобы облегчить груз?

— Нет! Я хочу поговорить о тебе, Зигфрид! Какие еще тайны ты от меня скрываешь? Считаешь мои эрекции? Подсовывать мне в постель «жучков»? Подслушиваешь мой телефон?

— Нет, Боб. Ничего подобного я не делаю.

— Надеюсь, это правда, Зигфрид. У меня есть способ узнать, когда ты врешь.

Пауза. «Мне кажется, я не понимаю, о чем вы говорите, Роб».

— И не надо, — насмехаюсь я. — Ты всего лишь машина.