Врата. За синим горизонтом событий

Не говоря уже о тошнотворном предположении Альберта, что эти существа шпионят за нами сотни тысяч лет и, может, время от времени бросают нам крошки, чтобы посмотреть, что мы с ними сделаем. Я велел Альберту изложить мне все новости о том, что происходит на Пищевой фабрике, и пока он сообщал факты, вызвал Харриет. Она появилась в углу экрана, вопросительно глядя на меня, и получила заказ на обед, а Альберт продолжал говорить и показывать. Он все время получает сообщения и показывал мне отдельные сцены: мальчика, группу Хертеров-Холлов, уголки фабрики. Эта проклятая штука продолжала упрямо идти по своему курсу. Оценки свидетельствовали, что она движется к новому скоплению комет, в нескольких миллионах миль, и при нынешней скорости доберется туда через несколько месяцев. «И что тогда?» — спросил я.

Альберт виновато пожал плечами. «Предположительно, останется там, пока не переработает все содержащие CHON ингредиенты».

— Мы можем передвинуть ее?

— Неизвестно, Робин. Может быть. Кстати, у меня есть теория об управлении кораблями хичи. Когда корабль достигает действующего артефакта — Пищевой фабрики, Врат или еще чего-нибудь, — открывается доступ к контролю, и корабль можно перепрограммировать на новый курс. Я считаю, что именно это произошло с миссис Патришией Боувер. И тут, кстати, есть очевидные выводы.

Не люблю, когда компьютерная программа считает себя умнее меня. «Ты хочешь сказать, что по всей Галактике разбросаны застрявшие старатели с Врат: доступ к приборам у них открыт, они просто не знают, как их настроить?»

— Конечно, Робин, — одобрительно ответил он. — Может, с этим связано то, что Вэн называет Мертвецами. Мы, кстати, получили некоторые их разговоры. Иногда ответы иррациональны, и, конечно, нам мешает то, что мы не можем участвовать в разговоре, но похоже, что они являются… были обычными людьми.

— Ты хочешь сказать, что они были живы?

— Конечно, Робин. Хотя бы в том смысле, в каком запись голоса Энрико Карузо представляет некогда жившего неаполитанского тенора. Живы ли они сейчас, это вопрос определения жизни. Точно то же можно сказать… — пуф, пуф… — и обо мне.

— Гм. — Я подумал с минуту. — Почему же у них бывают такие нелепые ответы?

— Я бы сказал, несовершенство записи. Но не это главное.

— Я ждал, пока он выколотит трубку и сообщит мне, что же, по его мнению, главное. — Кажется несомненным, что запись осуществлялась на химическом уровне с мозгов живых старателей.

— Хичи убили их и вылили мозга в бутылки?

— Конечно, нет, Робин. Прежде всего я сказал бы, что эти старатели умерли естественным путем, а не были убиты. Это изменило химический состав мозга и способствовало искажению информации. И, конечно, не в бутылку. В какой-то химический аналог, может быть. Но главное, как это могло происходить.

Я застонал. «Ты хочешь, чтобы я стер твою программу, Ал? Все это я мог бы получить быстрее при помощи прямого изображения».

— Конечно, можете, Робин, — изображение замерцало, — но это будет не так интересно. Во всяком случае вопрос вот в чем: откуда у хичи оборудование для чтения человеческого мозга? Подумайте об этом, Робин. Кажется очень маловероятным, чтобы у хичи был тот же химизм мозга, что и у человека. Близко — да. Мы знаем примерно, что они ели, чем дышали. Фундаментально их химизм похож на наш. Но пептиды — очень сложные молекулы. Крайне маловероятно, что химические составляющие мозга, соответствующие, скажем, умению исполнять Сибелиуса или пользоваться туалетом, были у них такие же, как у нас. — Он начал снова набивать трубку, поймал мой взгляд и торопливо добавил: — Следовательно, Робин, я заключаю, что эти машины были созданы не для мозга хичи.

Он меня удивил. «Значит, для людей? Но зачем? Как? Откуда они знали? Когда…»

— Пожалуйста, Робин. По вашей инструкции, ваша супруга запрограммировала меня на создание гипотез из незначительных фактов. Я не могу защитить то, что говорю. Но, — добавил он, кивая, — у меня есть свое мнение, да.

— Боже! — Он, казалось, ничего не хочет добавить к этому, и я перешел к другой проблеме. — А что такое Древние? Они люди?

Он выбил пепел из трубки и потянулся за кисетом. «Я думаю, нет», — сказал он наконец.

Я не спрашивал его, какова альтернатива. Не хотел.

Когда Альберт на время иссяк, я попросил Харриет включить программу-юриста. Но сразу поговорить не смог, потому что принесли обед, а официантом оказался человек. Он стал спрашивать, как я перенес лихорадку, потом рассказывал, как пришлось ему, и это заняло немало времени. Наконец я остался перед голограммой, разрезал своего цыпленка и сказал: «Давай, Мортон. Что за дурные новости?»

Он извиняющимся тоном ответил: «Вы знаете, что Боувер подал иск?»

— Что за Боувер?

— Муж Триш Боувер. Или вдовец, в зависимости от точки зрения. Было назначено время разбирательства, но у судьи тяжелый приступ лихорадки… Ну, он, конечно, неправ, Робин, но он отказал нам в назначении другого времени и сразу перенес вопрос на большое жюри.

Я перестал жевать. «Разве так можно?» — спросил я со ртом, набитым настоящим цыпленком.