Врата. За синим горизонтом событий

ОТЧЕТ О ПОЛЕТЕ

Корабль а3–77, рейс 036В51. Экипаж

Т. Паррено, Н. Ахойя. Е. Нимкин.

Время до цели 5 дней 14 часов. Позиция – окрестности Альфа Центавра А.

Резюме. Планета земноподобная, покрыта густой растительностью. Цвет растительности преимущественно желтый. Атмосфера очень напоминает смесь хичи. Планета теплая, полярных шапок нет, и средняя температура примерно такая же, как на земном экваторе. Не зарегистрированы ни животная жизнь, ни подписи – метан и прочее. Некоторые растения хищные, они очень медленно передвигаются, переставляя выступающие части лозоподобных отростков, потом подтягиваются и переносят корни. Максимальная измеренная скорость такого передвижения – примерно два километра в час. Никаких артефактов. Паррено и Нимкин высадились и вернулись с образцами растительности, но умерли от токсикодендроноподобной реакции. На их телах образовались огромные волдыри. Начались сильные боли, зуд, они начали задыхаться, вероятно, из-за накопившейся в легких жидкости. Я не принес их на корабль. Не открывал шлюпку. Я отцепил шлюпку и вернулся без нее.

Оценка Корпорации. Обвинения против Н. Ахойя не выдвинуты с учетом его репутации в прошлом.

– Видишь ли, Зигфрид, мама очень любила меня. Я это отлично знал. И даже ты знаешь. Но как подсказывает логика, у нее просто не было выбора. И Фрейд однажды сказал, что ни один мальчик, уверенный в любви своей матери, не вырастает невротиком. Только…

– Пожалуйста, Робби, это не вполне верно, к тому же вы философствуете. Но вам совсем не нужны эти преамбулы. Вы увертываетесь, верно?

В другое время я за это вырвал бы у Зигфрида из металлической коробки его цепи, но на этот раз он правильно оценил мое настроение.

– Хорошо. Но я на самом деле знал, что мама меня любит. Она ничего не могла с этим поделать! Я был ее единственным ребенком. Отец умер – не прочищай горло, Зигфрид, я уже подхожу к главному. Было логически необходимо, чтобы она любила меня, и я понимал это. Никаких сомнений у меня не было, но она об этом никогда не говорила. Ни разу в жизни.

– Вы хотите сказать, что никогда за всю вашу жизнь вы не слышали от нее слов: «Я тебя люблю, сын»?

– Нет! – кричу я, но быстро овладеваю собой. – Во всяком случае, она не говорила мне об этом прямо. Однажды, мне тогда было восемнадцать лет и я спал в соседней комнате, я слышал, как она хвасталась подругам, какой я замечательный ребенок. Что она гордится мной. Не помню, что именно я сделал, за что удостоился награды, но она гордилась мной и любила меня. Она так об этом и сказала… Но не мне.

– Пожалуйста, продолжайте, Боб, – немного погодя попросил Зигфрид.

– Я и продолжаю. Дай мне минутку. Больно! Вероятно, это можно назвать основной болью.

– Пожалуйста, не ставьте себе диагноз, Боб. Просто говорите. Пусть выходит наружу.

– О дерьмо!

Я тянусь за сигаретой и застываю. Это обычно хорошо действует, когда мне туго приходится с Зигфридом, потому что почти всегда вовлекает его в спор, не пытаюсь ли я облегчить напряжение, вместо того чтобы справиться с ним. Но на этот раз я испытываю непреодолимое отвращение к себе, к Зигфриду и даже к своей матери. Я хочу покончить с этим.

– Послушай, Зигфрид, вот как это было. Я очень любил маму и знаю – знал! – что она любит меня. Но мама не очень часто делилась со мной своими чувствами.

Неожиданно я осознаю, что держу в руках сигарету, перекатываю ее в пальцах и даже не зажигаю. Удивительно, но Зигфрид никак не прокомментировал это, и я продолжил свой рассказ:

– Она мне этого не говорила. Но меня мучает не только это. Странно, Зигфрид, но, знаешь, я не могу вспомнить, чтобы она касалась меня. Ну, не совсем, конечно… Иногда она целовала меня на ночь. В макушку. И помню, она рассказывала мне сказки. И всегда была рядом, когда я в ней нуждался. Но…