Врата в рай

Лиза выглядела такой потерянной и такой взволнованной, что мне захотелось ее поцеловать.

— И идея эта до сих пор живет, — продолжил я ее мысль. — Говорят, в основе садомазохизма лежат переживания и борьба за доминирование с целью подчинения, которую мы вели в раннем детстве и теперь хотим воспроизвести. Не думаю, что все так однозначно. Никогда так не думал. В садомазохистских фантазиях, когда я еще не мог воплотить их в жизнь, меня всегда притягивала одна вещь. Это атрибутика, которую в детстве никто из нас даже в глаза не видел. Знаешь, дыбы и плети, сбруи и цепи. Перчатки и корсеты. В детстве тебя когда-нибудь пугали дыбой? А наручниками? Лично меня ни разу даже пальцем не тронули. Нет, эти вещи пришли к нам не из детства, они — из нашего исторического прошлого. Из нашего генетического прошлого. Кровавая родословная насилия уходит в глубь веков. Еще в восемнадцатом столетии все эти соблазнительные и пугающие символы жестокости были вполне обычным делом.

Она кивнула, словно стараясь что-то припомнить, и машинально поправила платье.

— Знаешь, когда я впервые надела черный кожаный корсет…

— Да…

— Я как будто попала в то время, когда все женщины носили подобные вещи. Знаешь, каждый день…

— Конечно. Тогда так было принято. Вся атрибутика пришла к нам из прошлого. И можно ли сейчас считать, что она вошла в обиход? Да, в наших эротических фантазиях. В эротических романах. В борделях. Но, нанимаясь садомазо, мы имеем дело с чем-то более изменчивым, неуловимым, чем наши детские баталии. Мы выплескиваем наружу наши самые примитивные желания, чтобы через насилие обрести близость. Выплескиваем наружу наше глубоко запрятанное стремление причинять боль или страдать от причиненной тебе боли… Стремление обладать другими..

— Да, обладать…

— Если мы сможем перенести все эти дыбы, хлысты и сбрую только в сценарий садомазо и если мы сможем ограничить изнасилование во всех его формах рамками того же сценария, тогда, быть может, мы спасем мир.

Она долго-долго молча смотрела мне в глаза, а потом тихонько кивнула, словно ничего из того, что я сказал, ничуть не удивило и не шокировало ее.

— Возможно, у мужчин все по-другому, — произнес я. — Попробуй позвонить как-нибудь вечером в полицию Сан Франциско и поинтересоваться, кто замешан во всех этих убийствах и нападениях. И тебе ответят: мужчины с переизбытком тестостерона. Клуб — это новая волна. Детка, за ним будущее. Ты должна гордиться им. Они не могут лишить нас нашей сексуальности. Это ясно как день.

Она только одобрительно хмыкнула в ответ. Я замолчал и, откинувшись на сиденье, стал наблюдать за бегущими в небе облаками. Я всем телом ощущал вибрацию парохода, однообразный стук мотора и даже течение реки, но крайней мере, мне так казалось. Ветер понемногу усиливался.

Лиза выглядела слегка встревоженной, но в то же время очень привлекательной. Подол ее платья задрался, обнажив колени и безупречные икры. Я чувствовал, как она возбуждена, и желал только одного: чтобы она открылась мне и рассказала, что на самом деле обо всем этом думает.

— Ты просто сногсшибательна, — произнес я. — Я люблю тебя. Как и говорил прошлой ночью.

Она не ответила, а только задумчиво посмотрела на небо, словно ее мысли витали где-то там.

— Ну… так что?

— А ведь ты, похоже, прекрасно знал, что тебе нужно от Клуба. Он был для тебя своего рода терапией, — наконец нарушила молчание Лиза.

— Терапией, черт побери?! — отозвался я. — Да, я человек из плоти и крови, причем всегда прислушивался к зову плоти больше, чем любой другой. — Я коснулся пальцами ее щеки. — У меня с детства было такое чувство, что во мне преобладает физическое начало.

— То же самое я могу сказать и о себе, — грустно улыбнулась она.

— Ух, как жарко! — заметил я, причем говорил в прямом, а не в переносном смысле.

— Да, — согласилась она. — Так жарко, что я могла бы взорваться, если бы не дала выхода своим чувствам. Мое тело детало меня преступницей даже тогда, когда я была еще совсем маленькой.

— Вот именно. Но почему мы должны считать себя преступниками? — Слегка привстав, я убрал волосы у нее с лица и коснулся губами ее щеки. — С кажем так, после того приключения в Сальвадоре я зациклился на символическом насилии. Терапия? Кто знает! Я подсел на триллеры и телешоу, которые раньше и смотреть бы не стал. Я зациклился на собственных жестоких фантазиях и, услышав, наверное, в сотый раз, как кто-то говорит о Доме Мартина, сделал то, чего сам от себя не ожидал. Я попросил: «Расскажите мне об этом месте. Где оно? А можно получить номер телефона?»

— Впервые услышав о Доме Мартина, ты, должно быть, не поверил, что все это может быть в реальной жизни, что кто-то действительно занимается воплощением своих фантазий.