Врата в рай

— Ты что, думаешь, люди, которые реально применяют насилие — в целях самообороны или как выход своей агрессии, — лучше нас, которые идут тем же путем, но чисто символически?

— Нет, но, боже мой, я просто хочу сказать, что есть те, для кого страдания неизбежны, те, кого закрутило в вихре войны.

— Да, знаю. Они уничтожены, сметены с лица земли. И это было так же неизбежно, как и тогда, когда они сражались мечами и копьями. Как и тогда, когда вместо мечей были дубины и камни. Так почему, если испокон веков существовало все это первобытное, уродливое и ужасное, ты считаешь то, что мы делаем в Клубе, отвратительным?

Она прекрасно меня поняла, но не собиралась сдаваться.

— Думаю, мы просто идем другим путем, — продолжил я. — Я был там, и смею тебя уверить, это всего-навсего другой путь. Нет ничего отвратительного в том, что двое людей в спальне пытаются найти выход своей сексуальной агрессии в садомазохистских играх. Отвратительны как раз те, кто реально насилует, реально убивает, реально сжигает целые деревни, взрывает автобусы с невинными людьми, реально и абсолютно безжалостно уничтожает все вокруг.

Я прямо-таки физически ощущал, как напряженно работает ее мысль. Темные волосы Лизы разметались по плечам, еще больше подчеркивая белизну платья, и я вспомнил свою давешнюю шутку насчет монастыря, так как теперь мне на ум пришло сравнение с монашеской накидкой.

— Ты прекрасно понимаешь разницу между реальным и виртуальным, — заявил я. — Ты знаешь, все, что мы делаем в Клубе, — просто игра. И потребность в таких играх заложена у нас в голове. Это комплекс химических и органических составляющих, не поддающихся компетентному анализу.

Она кивнула, но ничего не сказала.

— Ну, насколько мне известно, в этом кроются и причины всех войн. Если снять шелуху политического определения — «кто кому что сделал первым» — любого крупного или мелкого кризиса, в сухом остатке мы будем иметь все ту же тайну, все ту же острую потребность, все те же сложные взаимосвязи, что лежат в основе сексуальной агрессии. И это точно так же связано с сексуальным влечением — доминированием и/или подчинением, — как и ритуалы, которым мы следуем в Клубе. Насколько мне известно, в основе всего лежит сексуальная агрессия.

И снова она ничего не ответила, но я чувствовал, как напряженно она слушает.

— Нет, в Клубе нет ничего отвратительного, особенно на фоне того, что мне довелось увидеть. И кому, как не тебе, это не знать! — произнес я.

Лиза бросила взгляд на коричневую воду за бортом, а потом посмотрела мне прямо в глаза.

— Да, именно так я и считаю, — ответила она. — И все же странно, что человек, побывавший в Бейруте или Сальвадоре, разделяет мою точку зрения.

— Может, кому-то, кто пострадал от войн, кому-то, кто надолго увяз в них, и не нужны наши ритуалы. Но у них — другая жизнь, такая, что и в страшном сне не приснится. Хотя это вовсе не значит, что все, случившееся с ними, — вещи более высокого порядка. Если после всего они становятся святыми — что ж, замечательно! Но как часто ужасы войны делают людей святыми? Не думаю, что хоть кто-нибудь на нашей грешной земле хоть на секунду верит, что война облагораживает.

— А Клуб облагораживает?

— Не знаю. По крайней мере, он стоит потраченных денег.

Она сердито сверкнула глазами, но ничем не выдала своих чувств.

— Ты приехал туда, чтобы выплеснуть все это, но чисто символически, — произнесла она.

— Конечно. Исследовать, выплеснуть наружу, но так, чтобы самому остаться целым и невредимым или чтобы кто-то еще остался целым и невредимым. Ты знаешь. Должна знать. А иначе как бы ты могла создать этот райский уголок?

— Я уже говорила. Я верила в то, что делала. Но я ведь никогда не жила по-другому, — сказала она. — Моя жизнь — рукотворные каникулы. Но иногда мне кажется, что я готова пойти на все, лишь бы продемонстрировать явное неповиновение, бросить вызов общественному мнению.

— А прошлой ночью ты говорила совсем другое. Ты хоть сама-то помнишь? Нет ничего отвратительного в том, что делают наедине двое совершеннолетних. Что для тебя это всегда невинно. Ведь если мы выплеснем агрессию в стенах спальни, но так, чтобы реально никто не пострадал, чтобы никто не испугался и все было по обоюдному согласию, то тогда, может быть, именно мы и спасем в конце концов мир.

— Спасти мир! Зачем так высокопарно?! — воскликнула она.

— Ну, если не мир, то хотя бы наши собственные души. Сейчас нет никакого иного способа спасти мир, кроме создания площадок, где можно чисто символически дать выход нашим потребностям и инстинктам, которые были вполне реальны в далеком прошлом. Секс будет всегда, так же как и связанная с ним потребность в разрушении. Если бы на каждом углу был свой Клуб, если бы удалось создать безопасные места, где люди могли бы воплощать в жизнь свои фантазии, пусть даже примитивные и для кого-то отталкивающие, кто знает, каким стал бы наш мир? Может, тогда реальные жестокость и насилие показались бы вульгарными и отвратительными.

— Да, сначала идея была именно такой, — нахмурилась она.