Враг стрелка Шарпа

Выразительно поднятые брови сэра Огастеса не давали усомниться в том, кому предназначалось внушение. Шарп – не джентльмен, следовательно, подвержен пьянству.

– Сэр! – прокричал караульный.

– В чём дело? – сэр Огастес поморщился. Он терпеть не мог, когда его перебивали.

– Едет французский офицер. Не один, сэр.

– Сколько их? – спросил Шарп.

– С дюжину, сэр.

Будь на то воля Шарпа, он не впустил бы французов внутрь замка, дабы не раскрывать всей ничтожности обороны. Он бы выехал к ним сам. Фартингдейл, однако, приказал часовым расступиться. Шарп спешно сделал знак ракетчикам, толпящимся у конюшни, скрыться с глаз долой. Возможно, их существование уже не было тайной для Дюбретона. Рядовые обеих сторон общались свободно, кто-то мог сболтнуть. Шарпу оставалось уповать лишь на недоверчивость вражеских солдат и на трудности перевода.

Под аркой ворот дробно простучали копыта, и во двор въехали французские драгуны с Дюбретоном во главе. Багровое солнце низко висело в небесах. Французский полковник обратился к Шарпу:

– Майор Шарп, я – ваш должник.

Лошадь шарахнулась от уголька, треснувшего в костре. Дюбретон смирил её и продолжил:

– Я пришёл вернуть вам крохотную частичку моего долга, крохотную, но, как я надеюсь, вам она придётся по душе.

Он повернулся и скомандовал драгунам. Те разъехались. Сержант Больше? был слишком огромен, чтобы чувствовать себя уютно в седле. Правую кисть сержанта обвивали сивые лохмы, лохмы Обадии Хейксвелла.

Шарп улыбнулся французскому полковнику:

– Спасибо, сэр!

Обадия Хейксвелл выглядел убого и понуро. Не помогал даже краденый полковничий мундир. Больше? кивнул, приветствуя Шарпа, стряхнул с руки седые космы и толчком сапога послал желторожего вперёд.

Настал миг торжества Шарпа. Миг, которого стрелок ждал девятнадцать лет. Девятнадцать лет лютой неутолимой ненависти. И вот враг в его власти! Обадия Хейксвелл. Жёлтая образина трясётся на неестественно длинной шее, голубые буркалы стреляют по сторонам в поисках лазейки для бегства. Шарп медленно шагнул к нему, и глазки дёрнулись в его сторону, потому что тишину нарушил скрежет лезвия, извлекаемого из ножен.

Шарп зло ухмыльнулся:

– Рядовой Хейксвелл. Ты уже не сержант, знаешь об этом?

Седая башка дёрнулась, глазки моргнули.

– Смирно!

Десятилетия солдатчины крепко въелись в Хейксвелла: его уродливое тело машинально приняло стойку, руки сами легли по швам. В ту же секунду, поймав отблеск садящегося солнца, длинный палаш взметнулся к его горлу. Шарп держал клинок в вытянутой руке, остриём касаясь адамова яблока разжалованного сержанта. Тишина.

Напряжение, исходящее от двух мужчин, ощутили все, кто находился во дворе. Фузилёры, стрелки забыли о своих делах, замерли, глядя на странную пару.

Оцепенение не тронуло лишь Фартингдейла. Сэр Огастес выбежал вперёд. Его взгляд приковал палаш. Полковнику уже мерещилась кровь, хлещущая на брусчатку.

– Что вы удумали, Шарп?

Шарп отчеканил, не сводя холодного взора с Хейксвелла:

– Думаю заживо содрать с ублюдка шкуру, сэр.

Фартингдейл смотрел на Шарпа. Свет заходящего солнца подчёркивал шрам на лице стрелка, лице жёстком, непреклонном и пугающем до дрожи в коленях. Ледяной, расчетливой смертью веяло от этого лица, и полковника проняло. Оробев, он некоторое время не мог вымолвить ни слова, а, когда решился протестовать, голос был дрожащим и звучал жалко даже для его собственных ушей:

– Его же будут судить, Шарп… Его не надо убивать…

– Я не сказал, что убью его. Я обдеру его заживо. Слыхал, Обадия? Я не убью тебя.

Шарп заговорил громче:

– Перед вами человек, которого нельзя убить! Вы слышали о нём, и вот он здесь! Обадия Хейксвелл! И скоро вы станете свидетелями чуда! Человек, которого нельзя убить, сдохнет! Но не здесь и не сейчас. Чудо свершит расстрельная команда!

Неуклюжее лезвие не двигалось. Французские драгуны переглянулись. Чтобы легко обходиться с увесистым палашом, требовалось длительно упражнять правую руку в позиции, подобной той, в которой стоял Шарп. Кавалеристов впечатлила сила человека, держащего тяжёлый клинок на вытянутой руке столь долго и столь неподвижно.

Хейксвелл кашлянул. Смерть опять обошла его стороной. Он покосился на Фартингдейла:

– Разрешите обратиться, сэр.

Фартингдейл кивнул. Обадия сморщил харю в ухмылке. Узкое зеркало клинка отбрасывало на его жёлтую образину блики пламени костра и последних лучей светила.

– Всем сердцем желаю правосудия, сэр. Трибунала, то есть, сэр. Вы, сэр, сразу видать, джентльмен, сэр. Самый, что ни на есть, сэр.

Он был донельзя подобострастен. А сэр Огастес был донельзя польщён. Наконец, нашёлся кто-то, кто понимает, как следует обращаться к представителю высшего сословия:

– Я обещаю вам скорый и справедливый суд.

– Спасибо, сэр, да. Спасибо.

Хейксвелл дёрнулся к Фартингдейлу, но остриё палаша всё ещё щекотало ему кадык.

– Мистер Шарп! Отведите его к остальным военнопленным.

Фартингдейл, полагавший, что перехватил инициативу, вновь обрёл обычную для него спесь.

– А как же, сэр. А как же? – Шарп сверлил Хейксвелла взглядом, – Что за форма на тебе, рядовой?