Враг стрелка Шарпа

Единственным существом в целом мире, к которому Обадия Хейксвелл испытывал по-настоящему тёплое чувство, была его мать. Он не видел её с двенадцати лет, но время не смогло потушить уголёк сыновней преданности, тлеющий во мраке его души. Канули в Лету материнские затрещины и подзатыльники, всё заслонил акт любви: она послала брата спасти сына! Первый и последний акт любви в жизни Обадии Хейксвелла. Мать была священна.

Харпер обидно засмеялся. Хейксвелл взревел и бросился на него, слепо нащупывая путающуюся в ногах саблю.

Ирландец хладнокровно снял семистволку со взвода, развернул и вбил окованный медью приклад в живот врага. Хейксвелл скрючился, а Харпер скользнул ему за спину и дал пинка. Хейксвелл распластался на земле, как огромная красная жаба.

Мушкеты людей Потофе слетели с плечей. Защёлкали взводимые курки. Шарп бросил себя на одно колено, поднял винтовку и прицелился бывшему повару точно в лоб.

– Non! Non! – заверещал тот своим головорезам, указывая на стрелка, – Non!

Хейксвелл был уже на ногах. Он, наконец, справился с ножнами, и в его лапище блестел клинок. Лезвие свистнуло перед лицом Харпера, вспыхнув на миг в солнечных лучах. Ирландец ловко парировал неуклюжий выпад прикладом. Сноровка и сила Харпера произвели впечатление: на помощь желтомордому никто не торопился. Дюбретон повернулся и кивнул Больше?.

Положение складывалось – хуже некуда. Если подохнет Хейксвелл – всем надеждам конец. Если умрёт Харпер, следом Потофе получит пулю, а его негодяи будут мстить. Больше? вышел вперёд. Хейксвелл зарычал на него, отскочил, полоснул саблей, отгоняя Харпера, и заорал, требуя помощи, но его товарищи не хотели рисковать. Быстро, как молния, Больше? подскочил к отвлёкшемуся Хейксвеллу и обхватил, крепко прижав его руки к телу. Англичанин напрягся, пытаясь освободиться, но француз был сильнее. Харпер приблизился к ним, отобрал у беспомощного Хейксвелла клинок и вернулся на место.

– Сержант! – беспокойно окликнул его Дюбретон.

Харпер покачал головой. Он не собирался кончать урода сейчас. Взяв рукоять сабли правой рукой, он перехватил клинок ладонью левой и, подмигнув бессильно скрипящему зубами Хейксвеллу, одним движением сломал оружие о колено. Обломки он швырнул под ноги врагу. Больше? усмехнулся.

Все застыли. Немую сцену прервал отчаянный крик. Женский крик.

Потофе скосил глаза на Дюбретона и проникновенно залопотал по-французски. Полковник выслушал его и обратился к Шарпу:

– Он предлагает забыть это маленькое недоразумение. Уберите оружие, и он отзовёт своего пса.

– Пусть сначала отзовёт.

Светская беседа, словно не было никакого крика.

– Обадья?! Обадья?! – льстиво заворковал Потофе, – Идти сюда, Обадья?!

Дюбретон скомандовал Больше?. Здоровяк неохотно ослабил хватку. Секунду Шарп думал, что Хейксвелл вновь кинется на ирландца, но Потофе продолжал увещевать урода, и Обадия повиновался. Ссутулившись, он побрёл к хозяину, по пути подобрал рукоять сломанной сабли и воткнул в ножны, так что теперь она казалась целой. Потофе похлопал Хейксвелла по плечу, подтолкнул к нему одну из девиц. Шарп отвёл винтовку от Потофе и встал.

Вожак дезертиров обратился к Дюбретону. Тот перевёл для Шарпа:

– Расхваливает мордатого. Мол, самый верный, самый-самый. Обадия убивает для толстяка и получает всё, что хочет: власть, девок и выпивку.

Потофе довольно хохотнул, когда полковник закончил. Дюбретон выглядел немного рассеянным. Шарп понимал, что у того не выходит из головы женский вопль, ведь где-то здесь держали жену полковника. Конечно, можно было прямо спросить, и Потофе явно ждал вопроса, но оба офицера упрямо молчали, не желая подыгрывать толстяку в его мерзких увеселениях.

Неведомая страдалица снова закричала. Потофе как ни в чём ни бывало заговорил с полковником. Дюбретон перетолмачил:

– Посчитают деньги, потом приведут женщин.

Вопреки ожиданиям Шарпа, полагавшего, что выкуп будут пересчитывать на столе, трое дезертиров споро подхватили мешки и вытряхнули золото прямо на плиты двора. Стол нужен был Потофе для другого. Пухлые ладошки сомкнулись в энергичном хлопке. Четвёртая потаскушка внесла поднос и водрузила его на стол. Милостиво потрепав её по щеке, пузан снял крышку с пышущего жаром глиняного горшка. Ноздри его раздулись, втягивая аромат пищи. Блаженно жмурясь, Потофе разразился длинной тирадой на французском и запустил ложку в посудину.

Дюбретон вздохнул, повернулся к Шарпу и устремил взор в небо. Там поднимался дымок, которого не было ещё двадцать минут назад.

– Хотите знать, майор, что ест бывший повар Дирон? Тушёную зайчатину. По моему рецепту.

Дюбретон невесело улыбнулся. Потофе уплетал кушанье за обе щеки. Жирная подлива стекала по складкам многочисленных подбородков за воротник, капала на брюхо.

Шарп покачал головой:

– Не думал, что для готовки зайца нужен рецепт. Я обычно рублю его на куски и варю с солью.

– Не сомневаюсь, майор. Так многие думают. Даже мою супругу мне пришлось переучивать.

Француз помолчал.