Как только до нее дошли слова женщины, Джесика не могла поверить своему счастью.
— О, благодарю вас, мисс Дэки, благодарю, — сказала она пылко и схватила руку директрисы, чтобы поцеловать ее.
Мисс Дэки с ужасом отдернула свою руку.
—
Затем сказала уже более неясно:
— Пусть это будет нашим секретом, Джесика. Нашим с тобой и мисс МакДональд, и мисс Малкэги. И никто никогда не упомянет о нем больше. Я не расскажу твоей маме, и ты тоже. Только никогда, никогда снова не подходи к незнакомым мужчинам!
— О, нет, мисс Дэки, никогда! Я обещаю! Если я когда-нибудь увижу мужчину с этим наружу, я убегу. Я никогда не буду больше плохо поступать!
Директриса вздохнула. У бедняжки, наверняка, теперь выработается комплекс, но тут уж ничего не поделаешь.
— Джесика, ты действительно совершила плохой поступок, но ты не знала, что это плохо. Это не твоя вина. Тот человек был плохой, и он заставил тебя поступить плохо. Он был виноват, а не ты.
— Но почему он был такой плохой? Почему он заставил меня сделать так?
— Некоторые люди, Джесика, злые… порочные. Мы живем в большом городе Лос-Анджелесе, очень большом городе, где много людей. В любом многолюдном городе обязательно встречается много плохих, злых и порочных людей. Нам следует сторониться их. А теперь постарайся забыть обо всем. Никогда не говори никому ни слова об этом. Я сейчас отведу тебя в кабинет медсестры. Она промоет твой рот сильным антисептиком, чтобы он снова стал чистым, и ты можешь полежать там на койке, пока не наступит время идти домой.
Лежа на койке в медкабинете, Джесика крепко закрыла глаза. Она была благодарна, что ее мать не узнает о случившемся, но она также была полна ужаса.
«Злых», — сказала мисс Дэки. Лос-Анджелес плохое место, где много злых незнакомцев.
— Боже, неужели можно не хотеть учиться в Калифорнийском университете? Да я уверена, что если красивая девушка запишется на театральный факультет, то есть, подходящая девушка… очень скоро ее могут пригласить сниматься в кино, — завистливо сказала Сесиллия.
Я не думала, что Джесика запишется на театральный факультет, она была слишком замкнута для этого. Но Джесика должно быть, раньше думала об этом, потому что как-то она сказала:
— Я очень сомневаюсь, что мама позволит мне записаться на театральный факультет Калифорнийского университета. Я думаю, что это было бы последнее, что она разрешила бы мне сделать.
— Но, ради Бога, почему ты не восстанешь против нее? — спросила Сесиллия. — Представь, моя мать никогда не нуждалась во мне; каждый раз, когда я показывала ей свой крутой нрав, это пугало ее до полусмерти. Ты бы удивилась, когда почувствовала, как люди отступают, когда ты проявляешь твердость характера. Вот в чем премудрость жизни.
В начале июля я получила от Джесики письмо. Она работала сиделкой в госпитале при Калифорнийском университете. (Ее мама была в правлении директоров.) Осенью она пойдет учиться в университет и будет жить дома, всего в десяти минутах езды. Она будет специализироваться по истории искусств, так как ее мама желает, чтобы она работала в конце концов в музее Уинфилдов. Она надеялась прослушать пару курсов по театральному искусству, если ей удастся это. «Думаю, что это будет интересно», — написала она.
Мы отмечали нашу годовщину… годовщину нашей первой встречи. Я не ожидала, что Джейсон придает этому такое большое значение. Я снова вернулась в общежитие после проведенного в его комнатушке лета, и мы опять вынуждены были искать место для встреч, а недостаток времени и средств заставлял нас действовать очень быстро.
В этот день я стояла на углу улиц Хай и Элм, ожидая Джейсона. Мы должны были вместе ехать в автобусе на работу. Недавно нас приняли на фирму, обслуживающую банкеты и разные торжества: меня — в качестве официантки, а Джейсона шофером автобуса. Вдруг передо мной остановился старый, белый «Кадиллак», большой, как пароход, но я едва обратила на него внимание, поскольку была вся поглощена ожиданием Джейсона, который опаздывал уже почти на десять минут.
— Хей, хочешь, подброшу, красотка?
Мельком взглянув на машину, я была уже готова сказать шутнику, чтобы он убирался, как вдруг поняла, что мне знаком его голос.
— Джейсон! — закричала я. — Что ты делаешь в этой машине?
На нем была шоферская фуражка, очки и белый шелковый шарф, лихо повязанный вокруг шеи. Он выглядел как персонаж из «Великого Гэтсби» или так, каким я его себе представляла.
— Ты имеешь в виду, что я делаю в твоей машине?
— Моей?
— Поздравляю с годовщиной, Кэтти. Ты знакома с Джейсоном Старком ровно год. Тебе повезло!
У меня не было слов. Я села в машину. На сидении лежала фуражка, очки и белый шарф, точно такие, как у Тодда.
— Я понимаю, что это также мое.
— Ты понимаешь правильно, — сказал он. — И я тоже твой.
— Правда? Я думаю, что люблю тебя, — сказала я, повязывая вокруг шеи шелковый шарф.
— Конечно, любишь. А как может быть иначе?
Не приходится и говорить, что на Сесиллию моя машина не произвела впечатления: «Старая развалина, рухлядь. Автомобиль с открывающимся верхом, который не может открываться! Куплен по дешевке?»