Возвращение в Пустов

Под сравнению с прихожей она казалась на удивление просторной. Ничего лишнего. Стол, два табурета, самодельные полки. Со стен по обе стороны от окна смотрели календари — за восьмидесятый и за восемьдесят второй годы.

— Сюда переливайте, — проскрипел Петр Петрович.

Он потеснился, открывая закуток у печки.

— Так, осторожнее.

Шумер перелил воду в стоящее там ведро.

— А второе?

— Второе сюда.

Петр Петрович указал на ряд полуторалитровых банок, стоящих на столе. В каждой банке лежала то ли серебряная, то ли мельхиоровая ложка.

— Хозяин — барин, — сказал Шумер, меняя ведра.

Петр Петрович наблюдал, как банки наполняются прозрачной водой.

— Готово. Здесь еще литра три осталось, — сказал Шумер.

— Все рассчитано, молодой человек, — произнес хозяин квартиры, смещаясь к низким шкафчикам. — Откройте здесь.

Присев на корточки, Шумер сдвинул щеколду. Петр Петрович кивнул.

— Самовар вытащите.

— Здесь кастрюли есть, — сказал Шумер.

— Самовар, молодой человек.

— Извините.

Шумер вытянул из темных недр шкафчика латунный самовар с коротким хвостиком электрического шнура. У деда когда-то, кажется, был такой же. Тульский. Потом затерялся. Или до сих пор пылится на антресолях?

— Тоже на стол поставьте, — распорядился Петр Петрович.

Шумер исполнил. Владелец самовара снял крышку, наклонил его и, щурясь, заглянул внутрь.

— Промыть? — спросил Шумер.

— Так лейте.

Шумер взялся лить. Самовар забулькал и быстро наполнился под завязку. Ведро опустело.

— А я что вам говорил, молодой человек! — довольно заявил Петр Петрович. — Что значит, точный расчет!

— Тогда я пошел, — сказал Шумер, сложив ведро в ведро.

— Постойте, — Петр Петрович посмотрел на него бесцветными, преувеличенно большими из-за толстых линз глазами. — Сколько я вам должен?

Его рука полезла за пазуху, во внутренний карман безрукавки.

— Нисколько.

— Так не годится, — твердо сказал Петр Петрович, достав портмоне, — я, как человек старой формации, убежден, что каждый труд должен иметь вознаграждение.

Шумер улыбнулся.

— Не каждый. Труд может быть исправительный. Труд может быть покаянный. Труд может быть повинный.

Петр Петрович наклонил голову.

— Так вы не по своей воле?

— По своей. Просто… Считайте, что таким образом я заглаживаю вину перед родителями. Они здесь жили, в этом доме.

— Постой-постой.

Петр Петрович развернул Шумера к окну, к серому свету поверх ситцевых занавесок, и вгляделся в его лицо. Собирая морщины в гармошку, губы его раздвинулись в улыбке.

— То-то я смотрю…

— Узнаете?

— На Андрея ты похож. Точно. На Шумерова. Глаза его, — сказал Петр Петрович. — Только тебя тут все пропавшим числят. Кто-то даже говорил, будто убили тебя лет семь назад. Ходили такие слухи.

— Я уезжал.

— Оно понятно.

Старик замолчал и посмотрел куда-то сквозь гостя.

— Так я пойду? — спросил Шумер.

— Да, — очнулся Петр Петрович. — Конечно, — он, шаркая, проводил молодого человека в коридор. — Ты уж по газетам-то не ступай, Семен. Они так, для порядку больше.

— Сергей я, — поправил его Шумер.

Петр Петрович смутился, покашлял.

— Прости, старика. Я помню, что тебя как-то на эс звали. Сергей, конечно. Память уже не та, прохудилась.

— Ничего.

— Точно денег не нужно?

Шумер протиснулся между тумбочками и этажеркой.

— Нет, — улыбнулся он. — Это ж я для себя больше. Вам завтра еще принести?

— Завтра? — удивился Петр Петрович, пряча портмоне. — Мне твоих ведер с лихвой на неделю хватит!

— Ну, тогда до свидания.

Шумер прикрыл за собой дверь, сбежал по лестнице во двор.

Хорошо! Легко. Хоть всю жизнь водоносом. Потому что без воды не туды и не сюды. Никакой стратегии! Возможно, и правильно. Всегда, в сущности, хотелось просто в удовольствие, не стремясь к всеобщей победе.

Он разносил воду, наверное, еще часа три. Везде приходилось отказываться от денег, везде бедность и стариковское, старушечье бытие лезли в глаза. Все эти штопки, салфеточки, кое-как прилаженные дверцы, немудреные хитрости и бережно завернутые в тряпочки сухари, печенье и чайные пакетики. Душа заводилась, душе хотелось чужого счастья и кардинальных перемен, но Шумер одергивал ее, как коня, вдруг решившего понести повозку.

Он улыбался, смеялся, внимательно слушал новости и жалобы и один раз не смог отказать в том, чтобы выпить чаю — чайник на старой воде был уже вскипячен, чашка налита, собеседница принаряжена. Не улизнешь.

Впрочем, беседа не продлилась и двадцати минут — старуха выболтала все, что было ей близко, получила в награду несколько участливых кивков и «да, конечно» и, устав, стала гостем тяготиться.

Шумер был понятлив.

Когда он нес воду себе, третья, подозрительная, грайя, зовущаяся Елизаветой Максимовной, показала ему на место рядом с собой на скамейке.

Шумер с готовностью сел.

— Что? — спросил он, окунаясь в душное облако застарелого парфюма.

Старуха, поправив кофту, посмотрела на него странно, опасливо. Пожевала губами.

— Всех уже облагодетельствовал?

Шумер улыбнулся.

— Так получилось.

— Через дорогу-то еще такой же дом. И дальше там…

Кивнуть получилось через паузу.

— Я знаю, — сказал Шумер.

Старуха смотрела выжидающе.

— Я схожу к ним завтра, — сказал он, вздохнув.

— Хороший ты человек.