Возвращение царя обезьян

– Ну и вот! Если верить палеонтологам и генетикам, эволюционные пути человека и шимпанзе разошлись где-то семь миллионов лет назад. Согласитесь, что с точки зрения эволюции это же буквально вчера! Так что я ваша родственница. Из вашего вида. Такая же, как вы. Почти. И если Укун проронит своё семя… в меня… ну, в общем, это одно и то же, что и в любую самку из присутствующих! Почти. Наверное, кроме вас, бабушка, вам уже по возрасту не положено размножаться, потому что беременность в преклонном возрасте грозит генетическими аномалиями внутриутробного развития, так что…

– Женщина… – сквозь зубы процедил Сунь Укун, хватая её за локоть. – Я не собираюсь взращивать семя в бабушке Бонобо! А про свои мечты о нашем слиянии лучше молчи, если не хочешь, чтобы чужие уши услышали дурное в прекрасном, а чужие языки опустили прекрасное до дурного…

– Я и не мечтаю… Да как ты вообще мог подумать?! Я, между прочим, тут распинаюсь про теорию эволюции! Это в теории всё! И не трогай меня руками! – Она резко вырвалась и спряталась за спину покрасневшего стража небесных врат.

– Рама? – внезапно спросил самозванец с трона. – Эта женщина произнесла имя «Рама»?

– Э-э, ну да, вроде бы когда-то где-то в середине монолога, как уточняющую деталь, не более, – высунувшись из-за спины стража Ли, сказала блондинка.

Чжу Бацзе вытолкнул девушку вперёд, где ей пришлось в подробностях рассказать про Раму, Ситу, Индию, злобного помощника режиссёра Ранджита и очаровательного людоеда Ракшасу. И чем больше она рассказывала, тем больше слёз стекало по лицу двойника царя обезьян. Его подданные заметно занервничали.

– Чего это он? – спросил Ша Уцзин и, не дожидаясь чьего-либо ответа, бесцеремонно заорал, обращаясь к сидящему на троне: – Чего ревёшь, обезьян разнаряженный?

Внятного ответа не последовало. Размахивающий хвостом самозванец уже когда-то слышал эти имена, но не помнит где и не знает, почему у него так болит сердце и так льются слёзы. Поэтому на всякий случай он бросит в темницу демонов и женщину.

Обезьяны ещё даже не успели подойти к Ольге, чтобы арестовать её, как девушка осела на пол. Страж Ли едва успел подхватить её под руки, чтобы блондинка не упала навзничь.

– Что с тобой, Аолия? – бросился к ней встревоженный Укун.

– Сердце… – заплетающимся языком ответила девушка. – Колет… как будто тысячи иголок в сердце… Это ты разбил моё сердце, Сунь Укун, когда умолчал, что женат… и что… дети…

Ша Уцзин и Чжу Бацзе недоумевающе переглянулись, но промолчали. Взяв девушку на руки, Великий Мудрец в сопровождении своих спутников и печальных стражников-горилл покинул тронный зал. В тюрьму так в тюрьму, такой народ ему больше не нужен…

Я – Гохомаосан, познавший полёт, который стал падением. Защитник Дхармы, спаситель человечества, рождённый на Венере из раскалённого дождя, ставший огнём Шивы. Я – великий Бхутанатх, сошедший с вершины Курамы в бездну Диюя, чтобы изменить свою суть. Я – повелитель демонов У Мован.

Я поднимусь к бессмертным, поправшим само моё имя, чтобы спросить у них, как, презрев меня, они не презрели обезьяну – лжеца, изменщика, вора, гордеца и развратника? И сниму с Сунь Укуна его немытую шкуру, и брошу её под ноги императору, и закончу свой путь, куда бы он ни привёл меня в величии своём.

Ибо я и есть Путь…

Демон-бык смотрел на оранжевое солнце, опускающееся за горизонт. Его надоедливая жена была отправлена в свою спальню. Не то чтобы она пошла по своей воле, да и покои в Пещере, скребущей облака, были не в пример хуже комфортабельных комнат в их доме из двадцать первого века. Но раз уж царевна вдруг захотела поиграть в верную жену и последовала за мужем в дремучее Средневековье, пусть наслаждается…

Собаки нигде не было. У Мован уже пожалел, что не взял её с собой на обратном пути, а отправил в Китай одну. Куда она могла подеваться? Бык не сомневался в её верности, однако… мир прогнил, как пшеничное поле, которое залили водой, и более никому, совершенно никому нельзя верить!

Разочарованная царевна рычала, уставившись на каменные стены своей спальни. Ни косметического столика, ни мягкого пуфика на колёсиках, ни белой рисовой пудры. Вместо этого пошедшее пятнами старое серебряное зеркало в сыром и тёмном углу да постель, представляющая собой набитый соломой матрас, брошенный прямо на холодный пол.