Возвращение снега

В Гостином дворе добротной купеческой постройки, простирающемся чуть не на четверть главной улицы, продаются предметы неходовые, остаточные. В былые времена новоладожский универмаг был забит всевозможным импортом; нынешние коммерсанты сюда носу не кажут, здесь им делать нечего: денежные мешки в столицах, в провинции голь перекатная. Опять-таки для примера: в развитых странах, взятых нами за образец строительства капитализма, ну, скажем, в Англии, в любом городке можно купить все нужное, как в Лондоне; существуют службы спроса, предложения; цены образуются по закону рынка. Ежели в какую-нибудь английскую глубинку чего-нибудь не завезут, граждане Великобритании подымут такой шум, что на Даунинг-стрит станет тошно. Бизнес бизнесом, при всем его зверином оскале, а продукты питания вынь да положь на стол потребителя, и при достаточном рационе, иначе все станет. Однажды я наблюдал лондонского бомжа, он ночевал на садовой скамейке на Блумсберри-сквер: велосипед приставит к скамейке и ночует, утром на спиртовой горелке вскипятит в большом котле изрядную дозу сосисок, умнет и крутит педали — до вечера.

А у нас... на одно солнце глядим, да неравно едим. Наши демократические дамочки типа Салье все уши нам прожужжали: «Раньше подкармливали Москву, Ленинград, а вся страна голодала. Наконец-то на прилавках полное изобилие. Не на что купить? Это — неизбежные трудности перехода от тоталитарной системы к демократической».

Мне вспоминается режиссер Тартуского эстонского театра Каарел Ирд — мыслитель, светлая голова. На гастролях в Ленинграде он выходил перед началом спектакля к рампе, объяснялся с залом примерно в таком духе: «Вы видите пьесу из тех времен, когда Эстония была буржуазной. Их проблемы могут быть непонятны для вас. Нынче мы жалуемся: в магазинах нет того, нет этого. В тридцатые годы в буржуазной Эстонии было все, но у одних были деньги, а у других не было, и это приводило к человеческой драме. У каждого времени свои проблемы, но люди всегда хотят быть счастливыми. Мы, наш театр, помогаем людям разобраться в себе, понять, кто мы такие, обратиться душой к общечеловеческим вечным истинам...»

Некогда богатый рынок в Новой Ладоге — ну да, колхозный, какой же еще? — нынче не существует; несколько тетенек торгуют пионами, укропом, сигаретами «Луч». «Что с нами будет?» — этот вопрос в выражениях лиц местных провинциалов, равно и приезжих. На лицах можно прочесть и ответ: лица выражают привычную ко всему покорность с чуть заметной гримасой недоумения: за что?

И вот я иду из столовой рыбоколхоза по мосту через новый канал, мимо кладбища и церкви, в гору... Меня догоняет местный мужик с как будто выкопченной — до черноты загорелой шеей, таким же клином груди в расстегнутом вороте рубахи. Очевидно, рыбак: ладожский солнечный ветер выдубил-прокоптил его кожу. У мужика длинные, взлохмаченные, как береза на ветру, волосы, добрейшее, как у большого пса, лицо, с постоянной разумной ясностью в светло-серых глазах. Мужик слегка навеселе, то есть опохмелившийся, поскольку первая половина дня, загуливать всерьез рановато. Он меня догоняет, дает мне руку, представляется: «Слава». И далее следует монолог —явление уникально-русское, в провинции сохранившее чистоту жанра, откровенность душеизлияния, Славе нужно было выговориться, своим он уже все сказал, все его слышали, а я по виду приезжий.

После краткого представления друг другу Слава мне доложил, что ходит на лов мотористом, что ему 57 лет, уже на пенсии, но его попросили, и он пошел в колхоз; всю жизнь рыбачил на Балтике... Слава поднял кулак, показал мне: «Вот, сорок два года и все вручную». Я также узнал от моего новоладожского знакомца, что рыбу сдают в колхоз только самую ничтожную, окушков с плотицами, а так всю пускают налево, слева очередь за рыбой... И многое другое.

Сразу оговорюсь: «Слава» у меня лицо собирательное, написанное в итоге встреч с несколькими новоладожскими рыбаками, однако реплики, положения и прочее подлинные.

— Раньше бабушка вынесет окушка продать, — делился со мною Слава тем, что у него наболело, — к ней сразу милиция: разбазариваешь народное достояние... А теперь разрешили. В бригадах рыбаки так рассуждают: колхоз нам горючку не дает, краску не дает лодки красить, и мы ему рыбу не дадим. А заработок: вот возьмите на рыбоприемном судне, капитан получает тринадцать тысяч, матрос — пять тысяч рублей. На такие деньги можно прожить, да еще с семьей?

Мне 57 лет, — напомнил Слава, — мне скоро помирать. Я в партию не вступал, а когда на мэрээске плавал, был секретарем комсомольской организации. А в партию не вступал. У меня отец сорок четыре года в партии, три войны прошел, он мне говорил: «Партии не верь, она обманет». Я необразованный, а вот вы скажите, как же так, там наверху все из партийных верхов и все перекрасились? И этот осинноголовый...

Новое для меня слово осинноголовый, то есть голова — осиновая чурка...