Возвращение Робин Гуда

– Анастасия Юрьевна… – говорит он, переводя взгляд с одной бабы на другую.

Это тощий мужик под полтос. Русский. Бритый почти под ноль, к тому же татуированный. Девки, держитесь за сумочки.

– Меня Бабушкин послал, – говорит он вопросительно.

Настя глубоко вдыхает.

– Так, Роман, – говорит она. – Ты что такой влажный? Душ принимал? Тебя Бабушкин когда послал? Поезд уже ушел.

– Я не Роман, – говорит он, – я Николай.

Александра первая начинает трястись. Обе Людмилы не выдерживают и ржут в голос.

– Роман, Николай, какая разница, – говорит Настя. Она и сама смеется.

С плохим характером на такой работе делать нечего.

Ромашка однако потерялся. Второй раз. Стоит, смотрит на девчонок. Девки от этого больше закатываются, уже почти рыдают.

Настя встала.

– Пойдем.

Вышли за дверь. Прошли по коридору, коридор полон узбекских женщин. Он отстает. Настя идет, не оглядываясь. Догнал.

Настя сама не маленькая, к тому же каблуки. Он всё равно выше.

– Что за день такой, одни мужики, – сказала Настя самой себе. – Ты точно хочешь здесь работать?

Молчит. Сказал наконец:

– Вариантов нет.

Они вышли в ангар и пошли по ангару. Мимо путей.

– Что у тебя на щеке? – спросила Настя.

– Цветок.

– Вижу, что не рыбка, – Настя, жёстко. – Бабушкин тебя Ромашкой назвал. Тут такой… паноптикум, – пожаловалась. – Фарход, Тахир, еще этот… Турсунмурад. Я их всех Толями зову.

Шли молча.

– С Луизой вчера работал? Сколько вагонов сделал?

– Два.

– Для первого раза это нормально. – Настя остановилась. – Смотри. Есть такая же работа, но в другом депо. На Московском вокзале. Смотря на сколько ты рассчитываешь, конечно. Там фиксированная ставка – двадцать пять тысяч. Не как здесь, от выработки. И там русские работают. Хочешь, я могу тебя туда перевести.

– Да нет, я здесь попробую.

– Пробуй, – согласилась Настя. – Смотри.

Они стоят у стены ангара. Спиной к открытому зеву ворот.

– Это семьдесят первый путь. Вон – семьдесят второй. Тебе нужен шестьдесят четвертый. Это снаружи. Выходишь в ворота – и направо. Там стоит сейчас поезд на Махачкалу. Шестьсот девяносто седьмой. Запомнил? Шестьдесят четвертый путь, Махачкала. Стучись в любой вагон, находи Фархода – Федю. Это твой бригадир сегодня. Я ему сейчас позвоню. Завтра тебя поставлю с постоянным бригадиром, а сегодня с ним отработаешь.

Сказал:

– Спасибо.

И вышел под дождь.

Анастасия повернулась и пошла в контору. Цокая каблуками.

. . .

2. Работник обязуется:

…

е)      не разглашать посторонним лицам, в том числе работникам ООО «СТК-Запад», вне рамок исполнения обязанностей сведения об отправке (отпуске) имущества, о сигнализации и иных системах и формах охраны помещения (территории), где выполняются операции с имуществом.

– Что же это за хуйня-то. А? Блядь? Что за хуйня. Жопу подтереть этой бумажкой.

Лосева из Ломоносова, Волкова из Волхова, вопреки произнесенному, складывает трудовой договор вдвое. Потом вчетверо. Потом ввосьмеро. Потом вшестнадцатеро. Хочет втридцатердва – но не может.

Запихивает в задний карман.

И стоит.

Снуют эти… деловые, взад-вперед. Поехала вереница платформ на тракторе, посторонись! Все знают, чего им надо, куда сновать. Одна она не знает.

В стороне так же как она околачивается один, длинный, поглядывает на нее.

Она как-то отвлеклась – и тут он рядом. – Первый день сегодня?

Она кивает. Чует, уже слезы подпирают.

– К кому вас определили, – не отстает.

– А хуй его знает блядь, – говорит Волкова басом. – Сказали ждать. Ни хуя не знаю ничего.

– Тут никто не знает ничего, – утешает он. – Полный этаж начальников – и никто ничего. Непонятно, как поезда с рельс не сходят. Попросите, чтоб вас к Аману приписали.

– Кого, блядь, просить, на хуй. Я тут никого не знаю. Ни хуя не… – Слеза таки выкатывается. – Поеду домой, – говорит Волкова, шмыгая носом. – В Волхов, блядь… электричка… В час двадцать. На вокзале… Пересижу. Ебись они своим трудовым договором… пусть ищут… ветра в поле.

Всё начинает двигаться в одну сторону.

– Двигаемся. – Он ее хватает за плечо. – Со мной будете. Скажете потом, что у Амана. Я его попрошу. Все равно, пока стажировка. Контроля нет.

Волкова простодушная. Ей скажут: иди, – она идет. Она ему в пуп дышит. Волкова маленькая, без грудей. Без зубов. На рожу она ничего, но как улыбнется… Где, блядь, деньги взять на это всё. И стрижка под мальчика.

Идут.

Он говорит:

– Стажировка эта, три дня? Не оплачивается. Бабушкин добрый… они там в кабинетах, – они говорят, что да. Нет. Стажеров поэтому любят. Со мной пятеро устраивались; на следующий день вышел я один. Бригадиры записывают убранные вагоны на себя. Текучка выгодна. Каждый день по десять человек приводят. Русские здесь не работают. Зачем? Если можно нормально трудоустроиться… К середине первого вагона все всё понимают.

И улыбается. Он тоже без зубов. Страшен, как смертный грех.

Волкова против воли смеется.

– Двое щербатых… – Шмыгает носом. – То-то блядь… чернота одна. Скажи, почему, мы, русские, так не можем? Эти-то… горой. Один за одного. А мы, блядь, друг другу – горло перегрызем.