Возвращение Робин Гуда

Что я могу тебе сказать?

Писаешься ли ты в момент оргазма? Спорим, нет. Как ты открывала глаза, открывалась вся навстречу, и открывались все шлюзы. Потом стыдилась, ревела. Я смеялся. И ты уже смеялась, не переставая реветь. Сколько в тебе воды. Помнишь, как в Москве, в чужой богатой хате. Ты стояла на ковре без трусов. Я тебе сказал:

– Писай на ковер.

Ты задрала ногу. А глаза уже блестели, уже готова зареветь.

Он сел. Спустил ноги с матраса.

Курить на матрасе нельзя. Одна искра – и конец единственному лежбищу. К тому же, хозяйкиному. Чем это отличается от того, чтобы обоссать чужой ковер? Да ничем. Это он изменился.

– Я об этом и говорю. Меня нет, тебя нет. Кто остался на трубе? Я тебя не трогаю, живи, раз живется. Я за себя. Сил нет терпеть. Нет, не сил, смысла. Меня нет. Иначе чего они так все удобно устроились. Расселись, как на колесе обозрения. Мужики по центнеру весом. На обиженных воду возят, так, что ли? Далеко ли увезете. Я б еще подполз, если б было куда. Был один, который руку подал. Который видел меня, а не крышку от водосточного люка.

Он замолчал и прикурил. Стены тонкие, как картон. Остается надеяться, что шофер, и дед, что в угловой комнате, не слышат слов, а неясное сквозь сон бормотанье. Комната для прислуги. Если б здесь было кому прислуживать. Доходный дом для пролетариата. Когда еще и понятия такого не знали.

И пришел тот один, и встал сверху.

Стало просто не вдохнуть. Не втянуть дым сигареты. Он смотрел, как она сгорает в руке.

Ты-то за что.

Тот молчал, молчал, а потом и говорит:

– Дай докурить.

Химическая вонь подрассеялась, но была еще заметной и острой. Сосед потом сказал, что выхлоп от находящегося в двух кварталах завода. На Елизаровской воздух был чистый. Он долго блуждал в поисках улицы Анны Берггольц, так что когда наконец вышел, уже было не так рано. Все равно пришлось еще час сидеть, как ворона на колу, на заборе у назначенного входа. К девяти еще несколько подтянулись. Все женщины, причем только две русских.

Но еще прошло минут сорок, прежде чем приехали двое на машине и, собрав у собравшихся паспорта, ушли в здание. Все топтались, ждали. Друг с другом не заговаривали. Рекрутеры вышли, раздали пропуска и повели, через маленькую будку-проходную, за которой открывались железнодорожные пути, в буйных зарослях кустарника. Через пути, к большому зданию. Называлось РЭД, расшифровку аббревиатуры он узнал чуть позже.

Поезда, которые никуда не идут

Анастасия Новокрещенова, дочь, жена и мать. Старший менеджер, или менеджер по персоналу. Или вроде того. ООО «СТК-Запад». Симпатичная и с хорошим характером. 27 лет. Или выглядит на 27. Из тех лиц, что и в 37 будут выглядеть как в 27.

Напротив нее, лицом к ней, сидит бухгалтер Александра. Тоже симпатичная – но круглая, как солнце. В коротких кудрях – как в лучах. Александре 37. Трудно сказать, что с ней будет в 47.

Остальные бабы в конторе несимпатичные.

Александра поднимает голову от своего 1С, или что там у нее.

– Тебя искал Бабушкин.

– Да, – весело удивляется Анастасия, проходя к столу. – Чего меня искать.

– Зайка потерялся, – говорит Александра, снова углубляясь в свое 1С. – Он у Луизы был вчера. Луиза говорит – ей не надо.

– Какой зайка, – спрашивает Анастасия. Ей совсем неинтересно, какой именно зайка потерялся. Зайки все одинаковые. Все теряются.

Входит Бабушкин. Бабушкин симпатичный. Ему 55 лет.

– Что у тебя с телефоном? – говорит он вместо приветствия. —Сейчас пришлю тебе… Ромашку. Отправь его на Махачкалу.

– Сам не справишься? – спрашивает Анастасия. Ставит телефон на зарядку.

Бабушкин выходит. Ритуальные разговоры ему неинтересны. Он сидит за стеной. Мягкий, приветливый Бабушкин, с лучистым взглядом.

Лупит дождь.

Входит зайка. Шарит взглядом по бабам. Баб в комнате четыре: Анастасия, Александра, Людмила, еще Людмила.

– Анастасия Юрьевна… – говорит зайка неуверенно, переводя взгляд с одной Людмилы на другую.

– Я Анастасия Юрьевна, – говорит Анастасия, открывая файлы.

Смотрит на зайку.

Зайка пожилой. Русский. Анастасия вздыхает. Бодро говорит:

– Стажировку прошел?

Зайка трясет головой. – Нет… Я первый день. Мне сказали, идти к бригадиру. А я не знаю…

– Ничего, Роман, – говорит Анастасия. Берет мобильник. – Федя? Ты где? Хочу тебе дать помощника. На стажировку. Одного.

– Я не Роман, – говорит зайка. – Я Николай.

– Да? – Анастасия смешалась. Но только на миг. – Тебя же Бабушкин послал?

– Я не… – говорит зайка в отчаянии. – Мне сказали – к бригадиру. Я час жду…

Анастасия останавливает его жестом. Слушает. – А, ты здесь?

Входит Фарход. Это Федя. Это молодой невысокий узбек.

– Вот, Федя тебе все объяснит, – говорит Анастасия бодро. Федя окидывает зайку взглядом, жест рукой: за мной.

Зайка останавливается на пороге, хочет что-то спросить. Но раздумывает и бросается за Федей – как в омут головой.

– Весь апрель лил, – замечает Александра, не отрываясь от 1С. – И весь май будет лить.

– Сраная погода, – говорит одна из Людмил с таким выражением, как будто говорит: сраная работа.

Входит зайка. С него льет так, что всем в конторе становится мокро.