Возвращение Орла. Том 1

Вот тогда… Бывает – по отдельности в лице всё не слава богу, а сложилось – и красота; а тут наоборот – всё: носик, губки, глазищи, даже лоб, открытый от туго забранных в пепельную косу волос, прямо классический, а вместе… как недорисованный портрет. Африка, особенно когда в командировках, женщин видел только через экран возможного флирта, и сейчас никак не мог примериться. «Накамуфлировать её, может быть…». Показалось, что она его прочитала, хотел исправиться комплиментом и не мог сообразить, что похвалить – разве что глаза? Но вовремя остановился, сообразив (не хуже классика!), что, когда хвалят глаза, это значит, что остальное никуда не годится.

А вот когда она засмеялась… словно свет в комнатке включили, Женька даже на люстру трёхрожковую посмотрел, не от неё ли? Гм… интересное сочетание частиц… Красота…

Спросил, чтоб только не обнаружить это любование:

– Церкви разве в Дединове староверские?

И ещё раз девушка преобразилась: свет с лица, сразу потускневшего, как в две воронки, стёк через эти огромные глаза куда-то внутрь, но не погас там, а полился теперь оттуда волнами, синхронно с волнующейся же, неровной, как бы требующей собеседника, речью.

– Как посмотреть… Все здешние церкви в первоначальном виде построены до раскола. Так какие они? И Казанская, и Троицкая, это на Ройке, рядом с вашей столовой… А уж, – кивнула на дверь, за дверь, – Воскресенская вообще пятнадцатого века, за двести с лишним лет до Никона. Какая она, по-вашему?

«Музейщица… экскурсовод…»

– Вот эта, через дорогу, – 15 века? – Женька не знал, чему больше удивляться.

– Да, ей больше пятисот лет… правда, перестраивали двести лет назад. – И как бы оправдываясь: – Но и до перестройки была каменная, только другая… и перестроенная, она была не такая как сейчас, красавица была, только нужно увидеть, а что не увидеть – довообразить. Представьте: большой, для того времени, каменный храм, классицизм, боковые приделы – Петропавловский и Рождества Предтечи, а с нашей стороны, мимо чего ходите, – апостола Иакова и преподобного Василия. Пять куполов, и все горят…

– Сожгли?

– На солнце горят, балбес!.. – вздохнул Семён.

– Сломали… один только и оставили.

– С-сволочи!..

– А вы, Женя, верующий?

– Я… – на самый главный для своих последних лет вопрос Женька честного ответа не знал, тяжело давалась ему вера, и религия, и православие. Ходит вокруг, щупает, а вступить в реку не может. Где сход к этой реке? – Я русский.

– Понятно.

– Он, Катюша, физик, да ещё электрик, он к богу от другой клеммы запитан.

– Ты за моего бога не говори, я к нему, в отличие от вас, правильно запитан, – обиженно буркнул Женька, который раз подтверждая этим семёнову догадку о странной антиатеистической ломке ловеласа и пьяницы; но долго обижаться он, простая душа, не умел, а к семёновой нарочитой иронии давно привык, хотя и не понимал, что он, единственный в этом тайнодействии друг, к нему последнее время цепляется. – И про ваши церкви, кстати, песню даже написали.

– Это и правда кстати, – и к Семёну: – Как твоя поэма?

– И так, и так… что-то написал, но застрял, вот, к тебе за вдохновением.

– А я твою книжечку дала почитать одному хорошему человеку, из Тулы, ничего?

– Это уже твоя книжечка.

– На праздник, может быть, приедет, вернёт… Но он тоже кое-что оставил, я завтра принесу, тебе должно быть интересно, – сказала с рекомендательным нажимом.

– У нас своего читать не перечитать, и никакой мути – слеза! – Африка достал фляжку, но его как будто не замечали.

– А стихи у тебя чудные, только без энциклопедии не поймёшь.

– У нас всё чудное, – подтягивал-таки на себя одеяло Африка, – один Орёл только случайно залетел, чудной.

– Орлы случайно не залетают, это же не оса.

– Не оса – Осёл… ну, в смысле – ос.

– Так осёл или орёл?

– Да разница-то в одну букву.

– В целую букву! Это много. И пьёте вы много.

– Вот-вот… а не хочешь, Катенька, спиртику? Вку-усный!

Семён перебил:

– Я за тобой часов в шесть приеду, обязательно. И Лёха, наверное, уже у нас, на косе. Приплывает?

– Раз в неделю, дразнит отца.

«При чём тут Лёха? Темнят, темня-ят!..». С ходу разгадать секретец отношений не удавалось, и Женька немного нервничал. Тайна сродни вакууму – засасывает. Вот уже вроде и ревность. Что бы, казалось, Женьке до этой музейной мыши? А вот засветилась какая-то недосказанность и повлекла, как моль на свечку: «А я-то, я-то? А мне-то, мне-то!»

Музей

Да сохранят боги чёлн твой на миллион лет.

Книга свершений