Возвращение на Голгофу

На параде Ренненкампф держался бодро, приветствовал гвардейские части, вручал награды офицерам, произносил речи, а сам пребывал в страшном напряжении, постоянно думая над сложившейся обстановкой. Нужно было выбрать момент для начала отвода войск так, чтобы, с одной стороны, не опоздать и не дать себя окружить, а с другой — не получить обвинения в трусости или хуже того — в предательстве. Он знал, что такое возможно. Плохая разведка и полное отсутствие координации со стороны командования фронтом не позволяли ему верно и надёжно оценить обстановку. Приходилось рисковать, принимать решения в условиях неопределённости. Всё это приводило его в бешенство. А может, за этим стечением обстоятельств, этой тяжелейшей ситуацией стоит рок, тяжкий рок, который преследует его? Но за что, чем он прогневил небеса? Он — солдат, и он воевал с врагами России. Но может, это аукнулся тот январь 1906 года в Маньчжурии и Чите, когда он подавлял восстание, продвигаясь вдоль железной дороги и наводя порядок железной рукой? Тогда он имел дело не с внешними врагами, а с русскими рабочими и солдатами. Негоже боевому генералу воевать со своим народом, но долг перед царем превыше сомнений, действовать он должен решительно, без сантиментов. Но и тогда он, в отличие от своего напарника генерала Меллера-Закомельского, пытался не допускать расстрелов без суда и следствия. Не всегда получалось, но все-таки он пытался. Чем же он виновен? Может, расстрелом ссыльного большевика Александра Попова на станции Борзя в Маньчжурии? Или те семьдесят семь смертных приговоров, вынесенных в Чите, тяжко нависают над ним? И что, теперь этот рок будет висеть над ним до конца жизни? Для него в те дни не имело никакого значения, большевики ли они, эсеры или меньшевики. Он имел приказ царя, а они являлись врагами Империи. Да, он действовал стремительно и жёстко, но без этого расползающийся бунт не остановить, и жертв было бы в несколько раз больше. Нет, нет, нельзя ставить это ему в вину, он только исполнял свой долг. Только долг.

Колонна машин штаба армии добралась до Гумбиннена поздним вечером. Город был притихшим и мрачным. Часть служб осталась в городе на ночь. Командующему вручили несколько срочных депеш. Прочитав их, он провёл короткое совещание, оценил обстановку как рискованную и принял решение немедленно ехать дальше до Эйдкунена и затем через границу в Вержболово. В штабе точно не знали, свободна ли дорога на Эйдкунен или нет, но командующий верил, что проехать можно, а медлить никак нельзя.

Не то чтобы он боялся за свою жизнь, для него смерть входила в привычный набор событий на войне. Иногда он сам удивлялся, как случилось, что за сорок пять лет службы он не убит и не покалечен. Но плен, тем более плен в ранге командующего армией, для него невозможен. Самоубийство в случае опасности — выход, но как оно будет истолковано? Как верность долгу или малодушие? Кто знает? Но то, что на него мёртвого повесят все неудачи кампании — в этом сомнения нет. Рисковать нельзя, руководить отводом частей можно и из Вержболово. Нельзя ему рисковать и великой княгиней Марией Павловной. Её судьба лежит не только на его совести, но и сама возможность хоть какой-то дальнейшей карьеры зависит от её безопасности. Он вызвал адъютанта, велел немедля передать Марии Павловне глубочайшую просьбу: ни в коем случае не оставаться на ночлег в Гумбиннене, а следовать с ним к границе до Эйдкунена, а лучше сразу переехать на российскую землю. Он спешил быстрее убраться с территории, которую могли охватить фланговые клещи германцев. Но всё же надо было дождаться адъютанта с известиями от великой княгини.