Читаем Возвращение на Голгофу полностью

Генерала он получил ещё в августе 1900 года, в начале Китайской кампании. Да что генерала — два Георгия за личную храбрость! Что значит храбрость для генерала? Пожалуй, это скорее решительность и точный расчёт. Японскую войну он прошёл с ранением, полученным в сражении при Ляояне, дважды награждался золотым оружием. После Японской войны долго служил в Виленском военном округе, и командование 1-й армией досталось ему по праву. Да он сам её и сформировал, эту армию. Причём в кратчайшие сроки, предписанные планом мобилизации. Он славно командовал в Вильно 3-м корпусом. Сделал его лучшим в России. С него и ушёл на должность командующего округом, передав корпус генералу Епанчину. Начальником штаба корпуса остался опытный и знающий генерал Чагин. Все части Виленского округа, вошедшие в его армию, он знал досконально и управлял ими умело и решительно. Только пришлая кавалерия, особенно сводный кавалерийский корпус хана Нахичеванского, бестолково болталась, как дерьмо в проруби, по северо-восточной части провинции. Кавалерия, кавалерия! Он сам отчаянный кавалерист, а как следует впрячь кавалерийские части в решение задач армии так и не смог. Хан, да и генерал Алиев, имели в Ставке и в царском дворце связи не меньшие, чем он. И обращались туда напрямую, через его голову.

Он открыл глаза и сел на кровати. Что с ним будет после отступления? Наверняка недоброжелатели во главе с военным министром Сухомлиновым затеют следствие. Да и командующий фронтом генерал Жилинский не замедлит спихнуть на него полный провал Северо-Западного фронта. Что станется с его женой и детьми? Сейчас они в Вильно, жена помогает раненым и солдатским вдовам. Что будет дальше? Как же всё это несчастье произошло? Как? Он так успешно провел формирование армии, вовремя вывел части к границе и удачно начал наступление в Восточной Пруссии. А победу в сражении под Гумбинненом все расценивали как большой успех! Что же случилось? Может, причина в том, что тогда, 20 августа, он перестраховался и отпустил разбитых германцев без преследования? Не доверился своему же испытанному 3-му корпусу и его командирам, уже давшим приказ на решительную атаку бегущего врага? Он испугался, не стал рисковать и остановил лавину русских войск. А ведь это был его шанс проскочить на плечах противника к Висле. И испугался он не немецких генералов, а своих же начальников — паркетника Жилинского и Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, который его явно недолюбливал.

И вот теперь — расплата, позорное отступление.

«Нет, отчаиваться нельзя… Сейчас надо грамотно вывести армию из-под ударов немцев, а там уже разберёмся, кто прав, кто не прав…» — проваливаясь в тягостный тяжёлый сон, думал генерал.

Его разбудили через три часа. Спускаться в зал гостиничного ресторана он не стал, завтрак принесли в номер. Приказал дежурному офицеру отправить посыльного в госпиталь за великой княгиней Марией Павловной с просьбой немедля присоединиться к его обозу для следования на восток. Велел срочно организовать расчёт с хозяином отеля за проживание офицеров и питание.

Каждое утро во всё время пребывания в Инстербурге местный парикмахер Шрайбер брил его голову. Он решил не изменять своей привычке и сегодня. Парикмахера, ожидавшего в коридоре, впустили к генералу. Тот накинул на его плечи и грудь белоснежную простыню, взбил в стаканчике пену. Странно, но генералу никогда не приходило в голову, что этот немец с острейшей бритвой в руках одним движением может прервать его жизнь, жизнь командующего русской армией. Никаких опасений он не испытывал и сегодня. Остзейские и восточнопрусские немцы похожи? Наверное, похожи. И те и другие живут далеко на востоке от центральной Германии.

Парикмахер намылил его огромный череп и занес над ним бритву. Генерал провалился в дрёму. Мог ли он что-то выстроить лучше после Гумбиннена? Наверное, мог. Решительно замкнуть командование кавалерийским корпусом и дивизиями на себя? Не дожидаться запоздалых и сомнительных приказов командующего фронтом Жилинского, а действовать по собственной инициативе? Бросить войска на юг, навстречу корпусам Самсонова в направлении Алленштайна на пять дней раньше? Да, сделать всё это он мог. И пару лет назад, не задумываясь, сделал бы. Но сейчас… Сейчас на его высокой должности ему надо быть очень осторожным, учитывать каждую мелочь в расстановке сил в Ставке Главнокомандующего, в штабе фронта, учитывать интересы командиров частей его армии, имеющих доступ к министру Сухомлинову и даже в царский дворец. Он вынужден страховаться, ждать приказов. Всё это лишало сил, уверенности и отнимало время. Если бы он только мог забыть обо всех этих дворцовых сложностях и быть свободным в выборе решений, как десять лет назад в Китае!

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза