Читаем Возвращение на Голгофу полностью

За эти трое суток город изменился — теперь в нём пахло смертью, опасность подстерегала за каждым поворотом. Бросались в глаза разрушенные дома. Здание железнодорожного вокзала, где совсем недавно Орловцев провожал брата, было разрушено бомбами с немецких аэропланов и цеппелинов.

Командующий армией уже принял решение об эвакуации штаба. Полным ходом шла упаковка и погрузка документов и прочего штабного хозяйства. Орловцев опасался, что его немедленно назначат ответственным за какой-нибудь важный участок работы и у него уже не будет никакой возможности найти Веру. Поэтому он направился на доклад не к дежурному по штабу, а к самому начальнику штаба — генералу Милеанту. Кроме доклада о выполнении задания, он подробно передал разговор с Адариди о плане отступления и доложил о ситуации на дорогах и, особенно, на переправах через реки. Генерал внимательно выслушал доклад, поблагодарил его за службу и отпустил без всяких поручений. Воспользовавшись этим, Орловцев немедленно кинулся в госпиталь, надеясь увидеть Веру.

В госпитале лихорадочно готовились к эвакуации. Орловцев узнал, что накануне большую часть раненых уже отправили санитарным поездом до Вержболово и, скорей всего, дальше на север в сторону столицы. Вера должна была сопровождать их, а вот до какого места, никто не знал. Весь день вместе с персоналом госпиталя она перевозила раненых на станцию. Везли их очень медленно на тряских безрессорных повозках, сёстры шли рядом с ними по грубой булыжной мостовой. К этому времени станцию почти полностью разрушили немецкие лётчики, носилки пришлось составлять прямо на мостовую и потом, по мере возможности, заносить раненых в санитарные вагоны. Аэропланы продолжали летать над городом, со всех сторон слышались взрывы. В любую минуту они могли появиться над станцией. К счастью, этого не произошло. К вечеру погрузку благополучно завершили, и Вера осталась старшей сестрой в одном из переполненных вагонов.

С одной стороны, Орловцев радовался, что Вера скорей всего теперь в безопасности, а с другой — отчаянно страдал, что не успел увидеть её до отъезда. И все-таки хорошо, что она уехала. В городе становилось небезопасно. В позапрошлую ночь бомбили как раз ту часть города, где размещался госпиталь. Скорее всего, бомбардировке планировали подвергнуть штаб армии в отеле «Дессауэр Хоф», но из-за режима затемнения дирижабль не обнаружил цель, и бомбы упали на другие здания, вызвав панику и у военных, и у горожан.

Орловцев вспомнил, как чуть более недели назад они гуляли с Верой и братом по городку, фотографировались. Он до сих пор так и не забрал фотографии. Отыскав квитанцию, он по пути из госпиталя заглянул в фотоателье Лутката. Двери ателье были закрыты, на них висело объявление, что выдача исполненных заказов будет производиться только 11 сентября и не в этом помещении, а в филиале ателье — на улице неподалеку от железнодорожного тоннеля. Огорчённый Орловцев бережно положил квитанцию в карман кителя и направился в штаб. Теперь он был готов к любым поручениям. До позднего вечера возился со штабной документацией, сортируя и упаковывая бумаги в ящики. В гостиницу пришёл за полночь, рассчитался за номер и уснул мертвецким сном, велев консьержу разбудить его в пять утра.

Ранним утром 11 сентября в штабе заканчивали погрузку документации. По поручению начальника штаба Орловцев разыскал хозяина отеля и от имени Ренненкампфа распорядился срочно подготовить счета за проживание, по которым офицеры произведут оплату.

Все офицеры штаба, пользовавшиеся услугами отеля, этим же утром явились к хозяину, полностью оплатили свои счета за проживание в отеле и питание, благодарили его за хороший приём. Орловцев тщательно проверил расчёты, хозяин попытался предъявить счёт ещё и за казино, но Орловцев, ссылаясь на начальство, отказал в этом. Немец попросил оставить письменное распоряжение идущим следом войскам, чтобы его отель не занимали и не грабили. Он получил подобную бумагу от старших офицеров штаба и на радостях начал раздавать офицерам и сёстрам милосердия рекламные открытки с изображением отеля «Дессауэр Хоф».

Погрузку закончили, старшие офицеры разместились в автомобилях. В комнате дежурного генералы ждали командующего. Шёл разговор на повышенных тонах. По голосам Орловцев заключил, что князь Белозерский-Белосельский с Шуваловым и кто-то третий обсуждают, как теперь получить с казны деньги за не дошедшие до армии эшелоны со снабжением, ранее оплаченные князем.

Наконец в фойе спустился Ренненкампф, судя по всему, в отвратительном настроении. Он коротко попрощался со всеми, с хозяином отеля персонально, бросив ему на ходу:

— До свидания! Через две недели я вернусь.

И быстро прошёл к ожидавшему его автомобилю. Тотчас было приказано подать и другие штабные машины. Ренненкампф коротко приказал: «На Гольдап!» Отель как-то сразу опустел. В нем остались только два телефониста. А напряжение в городе нарастало и нарастало, гром артиллерийской канонады, доносившейся с запада, словно туча, висел над всеми улицами.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза