Возвращение из ада

Прошло какое-то время в мучительных раздумьях. Как я должен себя вести, когда он снова заглянет в мою клетку? Можно ли этому парню поверить, откровенничать с ним?

Вот послышались за дверью осторожные шаги, снова открылась «кормушка», и я опять увидел доброе лицо парнишки.

— Ничего, ложная тревога, — улыбаясь своей добродушной усмешкой, промолвил он. — Это был офицер-дежурный. Злой, как зверь. На всех глядит сердито. За нами тоже смотрят, прислушиваются и принюхиваются, следят, как за арестантами… Вот у нас в училище совсем другие офицеры. Вежливые, добрые, не ругаются. А эти — брр! Буду просить, чтобы меня поскорее забрали отсюда. Не могу видеть, как держат в камерах людей. Насыпали бы мне мешок золота, честное слово, все равно не пошел бы сюда служить. Ни за что в жизни!

Я с удивлением и сожалением смотрел на этого взволнованного юношу с искренними, добрыми глазами, которые больше подходили бы симпатичной девчонке, нежели солдату. Еще раз меня поражало — почему он так откровенен со мной? Представляет ли он себе, этот ласковый, наивный парень, какой гнев начальства он может накликать на себя за общение с «врагом народа?»

И в который раз мучила меня мысль: а может, это какая-то провокация? Что-то задумали и подослали его? Здесь, в этих стенах, все может быть…

— Клянусь, батя, это я впервые в жизни увидел настоящего писателя, — продолжал парень, и лицо его покрылось багрянцем, на нем появилась смущенная улыбка. — Знаете, я тоже сочиняю стихи, вернее, сочинял, когда учился в школе… Если б можно было вам показать. Вы бы прочитали и сказали б — годятся они или нет. С восьмого класса начал баловаться и никому не показывал. Стеснялся, думал, еще на смех поднимут. Подружил с одной девчонкой, написал ей стихотворение, но так и не отважился показать… Завидую вам, книги сочиняете. Для меня те, кто книги умеет писать, — святые… А вас держат за решеткой… Какой ужас!

Он смотрел на меня с невыразимым восхищением и участием.

Вдруг его глаза оживились, стал что-то перебирать в памяти, думая, чем мне помочь.

И, словно доверяя мне величайшую тайну, приблизился к оконцу «кормушки», спросил:

— А вы сами откуда? Где ваш дом? Есть у вас жена, дети?

Я сразу не решился ответить ему и после паузы сказал:

— Да, есть у меня старенькая мать, жена, сынок, который намного моложе тебя. Мой дом находится в двух-трех кварталах отсюда, неподалеку от оперного театра. Там совершенно ничего неизвестно о моей судьбе. Я тоже ничего не знаю о них. И это меня убивает больше всего. Я себе представляю, как мои страдают!..

Он на несколько мгновений задумался и сказал шепотом:

— А телефон у вас дома есть? Может, попытаюсь позвонить вашим, передам привет, скажу…

— Был телефон… Не знаю, не отключили ли его…

Солдат мгновенно захлопнул «кормушку». Видать, кто-то в коридоре появился.

Взволнованный неожиданным ночным разговором с незнакомым солдатом, я опустился на койку, погрузившись в раздумья. Беседа взбудоражила душу. Я пытался угадать, что это за молодой человек? По всему чувствовалось, что это душевный малый, которому можно, кажется, довериться. Интуиция подсказывала, что это не уловка, не провокация. Такой юноша не подведет, не продаст. Надо ему дать номер телефона, может, он отважится и позвонит моим беднягам. Уже прошла, кажется, целая вечность, как я в заточении, а дома ничего не знают о моей судьбе, жив ли я еще или меня уже казнили, повесили… Я представлял себе, как там мучаются, страдают, убиваются мои милые и родные, как потрясены моим арестом друзья и как радуются враги. Какие речи произносятся на писательских собраниях, как «разоблачают», отрекаются от «врага народа», который столько лет пробыл рядом с ними, на фронтах, и сумел «так маскироваться»… А я не могу передать им, что я ни в чем не виновен, никаких преступлений не совершал, что все это — дикий произвол, провокация, фабрикуется чудовищное «дело» против нашей культуры, против моего многострадального народа. Так, как поступили со мной и моими коллегами, друзьями, завтра могут поступить с каждым. Я оторван от всего мира, оклеветан, унижен, не могу себя защитить. Там, на воле, даже не представляют себе, что тут, в этих стенах, творится, как фабрикуют «дела» против честных людей. Что же мне делать, рисковать? Попросить этого доброго парня позвонить по телефону домой или передать с ним записочку, сообщить, что никакой я не враг, не шпион, не диверсант. «Дело» против меня и моих многочисленных друзей-писателей грубо состряпано подлецами, для которых нет ничего святого. Пусть обо мне не беспокоятся мои родные, близкие, друзья. Я тут не сломлен, держусь мужественно, не пал духом, ибо правда на моей стороне, я полон веры, надежды, что справедливость восторжествует и я вернусь домой, к своей работе, семье, к друзьям.