Возвращение из ада

— Ничего, товарищ майор, мы вам поможем. Идемте пообедаем, а с этим потолкуют…

И они поднялись с места.

— Что, я могу идти? — спросил я, когда они направились к выходу.

— Нет! — отрезал опер. — Жди здесь!

Оба удалились.

Еще не затихли в коридоре шаги моих мучителей, как дверь резко раскрылась и ввалился Квазимодо. Окинув меня сердитым взглядом, что ты, мол, натворил, — начальники ушли недовольные тобой, кивнул:

— Пошли!

Он подтолкнул меня локтем, видать, тоже был зол на меня, что причинил ему много хлопот.

Колючий северный ветер сек лицо, как иголками, валил с ног. Трудно было дышать. Я поднял глаза на своего конвоира, не понимая, куда он меня ведет, что опер ему приказал сделать со мной.

Квазимодо посмотрел на меня свирепо. Оглянувшись, не идет ли кто за нами, не подслушивают ли, заскрипел зубами:

— Черт тебя дери, дурень несчастный? Что ты им такое наговорил, что они ушли злые как звери?.. Шибче шагай, гад. И не оглядывайся. Не знаешь, что с начальством нельзя шутить? Им надо угождать, не расстраивать. Не надо им капать на мозги. Ух ты, дурная голова!..

Я не узнавал Квазимодо. Что он так строг со мной!

— Потапыч, куда вы меня ведете?

— Эх ты, не знаешь? Маленький? Сколько тебя ни учу, а ты все за свое. Ты дурацкие книжки тут читаешь, с начальством плохо разговариваешь… Не знаешь разве, что с начальством ссориться, не угождать ему — все равно что плевать против ветра, наступить на кочергу. Не знаешь Чурилкина? Рассвирепеет, может сделать из тебя блин! Накатает на тебя «телегу» — и срок добавят, никогда свободы не увидишь… Эх ты, голова! Жить таперича надо осторожно, с оглядкой, а ты живешь по книжкам… Как с гуся вода…

Он перевел дыхание, достал кисет и ловко скрутил «козью ножку», закурил и мне свернул цигарку:

— Возьми, ишак, покури, пока никто не видит, а то в БУРе опухнешь и покурить не дадут… Гляди мне: никому ни слова, что я тебе сказал! Не говори, что я тебя пожалел, — могут меня так пожурить за тебя, что ого! Знаешь, и за нами тоже тут следят добрые люди… Шибче шаг, не отставай. И у нас «стукачей» — хоть пруд пруди. Думаешь, у нас тут легкая житуха?..

Я быстро курил, давясь дымом. Успеть бы докурить. Сейчас, видно, загонят в БУР, а оттуда кто знает, когда выйдешь. Эта гнида, опер, может меня там продержать до второго пришествия. Хоть бы в этом жутком холодильнике не простудиться, не заболеть воспалением легких. Какой дьявол послал на мою голову этого проклятого следователя? Как мне от него избавиться?

Тысяча мыслей промелькнула в голове за эти минуты. Я думал, что в этом ненавистном лагере я избавлюсь от следователей, но они меня, оказывается, и тут нашли! Решили, что меня надломили, что я потерял человеческий облик, совесть и подмахну все что угодно. Но они просчитались. Никакие муки не сломят меня. Я был доволен, более того, счастлив, что они ничего от меня не добились. В эту минуту я вспомнил, что у почтаря лежит письмо из дому. Долгожданное письмо от родных. Я его с таким нетерпением ждал. Не успел забежать за письмом. Теперь кто знает, когда я его смогу прочитать?

И вот, потрясенный неожиданным поворотом в моей лагерной жизни, шагаю в сопровождении Квазимодо в лагерный ад, в карцер на новые муки и страдания.

— Кидай окурок! — толкает меня локтем надзиратель. — Кидай, перед смертью, говорят, не надышишься. Не забывай, что за нами следят. Даже те, что стоят на вышках, тоже на тебя теперь смотрят. Ух ты, хотел быть честным, стал на дыбы перед начальством, вот и получил награду… Только на меня не обижайся… Я на службе, понимаешь, при сполнении. Приказали, вот и сполняю… Понял, нет?

— Понял, — грустно ответил я.

Закутанный в тулуп охранник БУРа с удивлением посмотрел на меня. Этого зека он видел тут впервые. Перевел взгляд на Квазимодо, холодно с ним поздоровался. Тот кивнул ему: понимаю, мол, в свою обитель проштрафившегося упрямца…

Я переступил порог БУРа, что в глубине маленького дворика, отгороженного высоким забором из проволоки. Там приютился небольшой одноэтажный деревянный дом, наподобие крепкого сарая, с маленькими оконцами-щелками, напоминающими амбразуры, и крепкими ржавыми решетками на них. Охранник открыл тяжелую дверь и толкнул меня в небольшую, крошечную камеру, где на стенках и низком деревянном потолке прилип густой слой снега. В углу — голые, покрытые инеем нары.

Квазимодо окинул мрачным взглядом мою новую обитель, прошептал, чтобы охранник не слышал:

— Говорил тебе, надо жить осторожно…

И приказал мне раздеться до нижнего белья. Правда, носки разрешил оставить. Босиком в этом холодильнике можно совсем околеть.

Тюремщик собрал мою одежду и притащил кружку воды и краюху мерзлого хлеба — на сутки хватит…

Задержавшись на пороге, Квазимодо посмотрел на меня с тоской и, махнув рукой, проговорил:

— Ну, запирай, кум. Пущай прохлаждается, контра…

Он сплюнул, показывая охраннику, что он, Квазимодо, беспощаден к врагам народа, четко выполняет приказы начальства…

И тяжелая, покрытая снегом дверь захлопнулась за мной.

Колючий холод пронизывал меня насквозь. Я опустился на нары, сжавшись в комок.