Возвращение Фабрицио

Фабрицио сунул четки обратно в карман, где хранилась коллекция других странных предметов. Две сломанные кисти, полкатушки черных ниток с иголкой, разные монеты, рваная иконка святого архангела Михаила, небольшая промасленная тряпка, затвердевший огрызок белого сыра. Он пропустил вопрос мимо ушей. Троица замолчала, все приложились к кубкам.

— Я расскажу вам про эту картину, — начал Фабрицио. — Но сперва закажем еще кувшин.

Кубки наполнили снова, и все сделали по глотку. Прежде чем Фабрицио начал рассказывать, Никколо спросил:

— Почему святая Агата?

— Как раз это я хотел рассказать. Как я выбрал сюжет. Трудное решение, надо вам сказать. Сперва я подумал, что мог бы написать святую Екатерину Александрийскую. На меня всегда производил впечатление рассказ о том, как вместо крови из ее вен потекло молоко, когда ей отрубили голову. Очень большое впечатление.

— Хм-м. Покровительница юных девиц.

— Да. Но затем я подумал, что святая Екатерина Сиенская подойдет больше: она ближе к нам, известна своим мистицизмом и так далее. Вы, разумеется, знаете, что мистики меня интересуют. Но меня беспокоило то обстоятельство, что тело ее покоится в Риме, а голова — в Сиене. Это меня тревожило. Затем я подумал о святой Аполлонии, поскольку в ту неделю мучился от зубной боли, но все прошло. И я обратился к святой Цецилии…

— Покровительнице музыки, — перебил его Никколо.

— И поэтов, — добавил Омеро.

— Да, но она не совсем подходила, не знаю почему. Я задумался о святой Варваре. Ей молятся очень многие — архитекторы и строители, работающие в рудниках и тушители пожаров. Как вы знаете, к ней обращаются с просьбами уберечь от внезапной смерти, смерти без покаяния, пожара и молнии. Я искал что-то, соответствующее моим целям.

— И доброй смерти! Вы говорили, ее молят о доброй смерти, — добавил Омеро, и священник согласно кивнул.

— Однако я снова задался вопросом о собственных побуждениях. Нужно было найти святую, полностью подходящую для моей картины. Если запечатлеть исступление святой, заступницы работающих в рудниках, нужного эффекта не добьешься. По крайней мере, на мой взгляд. Наконец я остановился на святой Агате.

— Почему? — Никколо казался искренне растерянным.

Фабрицио посмотрел налево, на собор.

— Потому что, когда писал картину, услышал на площади колокол Святой Агаты. Ре-бемоль мажор. Я вспомнил, что она покровительница литейщиков колоколов. Это подошло.

Омеро искоса посмотрел на него, водя пальцем по краю кубка.

— В этом объяснении звенит фальшивая нотка, уж простите за неловкий каламбур. Разве не потому вы выбрали Агату, что эта святая исцеляет от бесплодия? Разве не надеялись каким-то чудом, изобразив в виде Агаты нашу знаменитую бесплодную герцогиню, сделать ее плодовитой?

— Омеро, я за тобой не поспеваю. Разум — как рыбацкая сеть, ловит лишь важные факты, пропуская мелкие незначительные детали. Преклоняюсь перед тобой. Конечно, я хотел любым способом помочь бедной женщине. И вот что я сделал — выбрал святую Агату.

Видение за городскими стенами

Тремя неделями раньше, до беседы в таверне, Фабрицио гулял за чертой города, где трава колыхалась на ветру как бурное море. После многих дней бесплодного, бесполезного созерцания картины, над которой он работал в монастыре Святой Лючии, священник наконец признал, что зашел в тупик, потерял силы. Кисть не рождала жизнь. Лицо герцогини-Агаты оставалось лишь пятном краски. Нет тепла, кровь не пульсирует под кожей, нет жизни. Позирование в саду закончилось две недели назад, и казалось, что герцогиня забрала с собой всю жизнь полотна.

Тем ветреным днем Фабрицио покинул монастырский двор, прошел по Виа Дель Сале к городским воротам. Он шел, пока не оказался в сельской местности, залитой золотистым светом и благоухающей травой. Неожиданно поднявшийся теплый ветер овевал равнины Ломбардии. Стоя посреди поля, священник набрал полную грудь воздуха и посмотрел в синее небо. Он не совсем забыл о картине, но отчаяние отступило. Он упивался уединенной радостью дальних прогулок без цели и без всякой ноши. Ветер, казалось, подталкивал его.

Через несколько часов Фабрицио дошел до восьми тополей, стоявших в ряд и даривших драгоценную тень. У последнего тополя сидел Родольфо, потягивая вино из кувшина. Родольфо заметил священника и помахал рукой. Рябое лицо расплылось в улыбке, за плечом его покачивался череп. Фабрицио подошел ближе.

— Садитесь. Садитесь, падре. Выпейте.

Фабрицио сел подле Родольфо. Тот передал ему кувшин, священник выпил. Вдали, на равнине, виднелась Кремона с ее церквями и башнями, мираж на горизонте.

— Ее называют городом ста башен. Едва ли похоже на правду.

— Не больше, чем в прошлый раз, — отозвался Родольфо.

— О чем ты?

— Вчера ночью Кремона перевернулась. Пришло время. Мы видим ту сторону. В любом случае каждому из нас может сниться свой собственный город, вам это известно лучше, чем кому-либо.

— Да. Так и есть. Но как можно говорить об этом столь равнодушно?