Возвращение домой

О еде забыли все, даже Янис молчал — ни слова упрёка. Забыли и об отдыхе тоже. День этот превратился в один сплошной, непроглядный кошмар, о которого не отделаться, как ни старайся. Где они только ни побывали!

Прошли почти двадцать километров вдоль дороги до тех пор, пока не наткнулись на сионийцев. Те установили плотный заслон, прямо через лес. Машины! Солдаты! Шум и гам! Через дорогу не перейти — её оцепили, через каждые 150 метров в пределах видимости стояли вездеходы с готовыми к стрельбе крупнокалиберными пулемётами. Сунься — и начнётся стрельба, как в тире! Днём и пробовать не стоит!

Они ушли в глубь леса, к самой реке, но и Чайна была перекрыта. Катера с солдатами сновали туда-сюда, не переставая, а приборы слежения реагировали на каждый всплеск. Квадрат их нахождения вычислили предельно точно. И ни одного слабого места, ни одного неперекрытого участка в этом заслоне, ничего, где можно было бы предпринять попытку вырваться из окружения. Это была облава, облава по всем правилам, только что без красных флажков.

Сейчас их спасало лишь то, что они находились в постоянном движении, перемещались по этому квадрату с места на место, отдыхая минут по 15, не больше. А над головами низко, почти касаясь макушек деревьев, кружили аэролёты. Зависали в воздухе, пытаясь уловить под собой движение, опускались ещё ниже, но лес был очень плотным и густым, листья и лианы переплелись, как единая маскировочная сетка, засечь сверху хоть что-то оказалось невозможно. Пролетая над предполагаемым местом нахождения диверсионной группы, сионийцы включили компьютер, выдававший один и тот же текст строгим, суровым голосом:

— Ниобианские солдаты! Мы знаем, что вы тут! И вам не уйти! Мы также знаем, что вы нас слышите! Предлагаем вам сдаться, всем и с оружием! Обещаем каждому из вас неприкосновенность и положение военнопленных со всеми положенными по закону правами!.. Вы можете сдаться любому патрулю, любому сионийскому солдату!.. Ваша безопасность гарантируется нашим командованием!.. — текст повторялся слово в слово. И так весь день, пока не стемнело. Сионийцы боялись за мост через Чайну, боялись за свой город, боялись самого факта присутствия противника на своей территории, в своём тылу, и поэтому организовали всё на высшем уровне, с привлечением всей необходимой техники и большого числа людей. Но при всём этом они не просто ждали, когда враг придёт и сдастся сам, они принимали меры, и постепенно кольцо начало сжиматься. Сионийцы прочёсывали каждый метр, каждый куст, ощупывали землю, чуть ли не руками.

О том, что возможность вырваться уменьшается с каждым часом, первым заметил Дюпрейн, когда они попытались вернуться назад, туда, где прошлой ночью пытались перейти магистраль. А там уже вовсю сновали солдаты, прочёсывали лес, и следы пребывания диверсионной группы были ими найдены, несмотря на всю старательность и осторожность Дюпрейна. И это подтверждение присутствия врага лишь добавило сионийцам бдительности и упорства.

Кольцо сжималось!

Весь день Джейк был как на автопилоте. Шёл следом за капитаном, бежал, когда бежали все, затаивался, если они подбирались сильно близко к сионийским солдатам, отдыхал и пил воду, когда отдыхали и пили остальные… Он делал всё это и ничего не видел перед собою, ничего не слышал или, скорее, попросту не воспринимал. Их дальнейшая судьба теперь его интересовала мало, по крайней мере, весь этот день с того момента, когда ему удалось «заглянуть» в мысли капитана. Он поймал не мысли, а злость, ту ненависть и все те чувства, которые испытывал Дюпрейн, тщательно представляя себе смерть опостылевшего Алмаара. Именно эта злость и позволила Джейку во всех подробностях «увидеть» картину. Увидеть смерть Алмаара именно такой, какой она представилась капитану. Странно, но вместо Яниса Джейк видел самого себя и видел настолько хорошо, что заныло, заболело в груди, шевельнулось что-то страшное, будто это его грудь — не Алмаара! — пробивал обломок балки, будто его рёбра и лёгкие ломало и крушило невиданной силы взрывом!..

И эта боль не утихала, пульсировала, заслоняя собой даже отчаяние и чувство безысходности при виде всех их жалких попыток пробиться в «свободный» лес. Она, эта боль, жила в нём, гнездилась где-то глубоко в груди, отдаваясь с каждым ударом сердца во все уголки тела и разума. Даже за ужином, когда они поели впервые за весь день, он не мог отделаться от этой навязчивой невыносимой боли. Она, конечно, немного притупилась, и память уже не так часто восстанавливала перед глазами обваливающуюся шахту, огненный клубок, катящийся по темному коридору и тело человека, отброшенное взрывной волной. Тело, вмятое в стену чудовищным взрывом. Тело со стальной иглой в груди, словно намеренно пригвоздившей его к этой стене!..

Лица Джейк не видел, не запомнил, да и не всё ли равно, кого из них представлял себе капитан, и так ясно: такой конец уготован каждому из них!