Возвращение домой

— Уходи! Я попробую один!.. Это — мина другого типа… — прошептал отвердевшими непослушными губами Дюпрейн. — Одно движение рукой — и она рванёт!.. — «Он должен только успеть убраться отсюда… И чем быстрее, тем лучше… Рука устанет, давление ослабнет или хоть один палец дрогнет — и всё! Будет большой взрыв!.. Только ты уходи отсюда, уходи, забирай ребят и уходи…» — Уходи, кому сказал! — Дюпрейн чуть повысил голос, в нём опять появилась привычная строгость, жёсткость старшего по званию. — Рядовой Тайлер, мои приказы выполняются быстро! — Он впервые за время их совместной работы, за эти несколько часов напряжённого труда напомнил ему о разнице в их положении. О звании! О том, что он — капитан, а Тайлер — рядовой, и поэтому он обязан выполнить приказ, несмотря ни на что, даже на то, что они бок о бок почти три часа разминировали дорогу для всей группы, делали одно общее дело, полагаясь лишь друг на друга.

Джейк приподнялся, подтянул к груди правую ногу. Здесь, над ботинком, в ткань комбинезона были вшиты ножны, а в них — тонкий и длинный армейский нож. Джейк вытащи его бесшумно, поудобнее перехватил в ладони, перекатился на бок. На капитана он больше не смотрел: впереди была цель. Мина! И в ней уже сработала автоматика, автоматика, несущая смерть! Она куда опаснее, чем все предыдущие, вместе взятые. Она другого типа, совсем другого действия… Но Джейк знал и к ней подход. Он обезвреживал такие в Гвардии на спецзаданиях, и на полигоне во время учений. Но эта была настоящей, боевой! И такие не выпускались уже давно, больше 50 лет, со времён войны с Сионой. Поэтому они в Академии и не пробовали работать с боевыми, только с учебными. А сейчас же, сейчас…

Джейк сглотнул при одной только мысли о возможной ошибке. Загнал и страх, и волнение глубоко под сердце, — отступать было некуда, да и был он не из таких — даже пальцы не дрожали, и сердце само словно стучать перестало. А Дюпрейн смотрел на него во все глаза, и Джейк чувствовал кожей на себе этот взгляд…

— Ты же всё равно не сможешь, — Дюпрейн попытался шевельнуться или даже лечь, но Джейк коротким взмахом руки приказал ему замереть и молчать. Сейчас он руководил ситуацией, они на этот раз местами поменялись с капитаном, и Дюпрейну ничего не оставалось, как подчиниться безмолвному приказу своего рядового. Он сдался, хотя прекрасно знал, что не должен этого делать ни в коем случае, поэтому даже сам себе удивился: не настоял на выполнении единственного разумного в таком случае приказа, промолчал.

Джейк лёг на землю, почти касаясь щекой тёплого песка, раскрытая ладонь его правой руки легла рядом с рукой Дюпрейна. Казалось, он сквозь землю пытается почувствовать мину, будто она — живое существо, а он — хочет найти с ней общий язык. Так оно и было! Снова проснулось то невиданное чутьё, умение слышать, видеть и чувствовать всё не только естественными органами чувств, но и всем телом, всей кожей, самим мозгом, всем своим сознанием; чувство, дремавшее где-то в самой глубине «я», тревожившее Джейка с самого рождения, не дающее покоя чувство слияния с миром.

Сейчас Джейк представил тело мины явно, будто она лежала перед ним на столе, как когда-то в учебном классе, словно и не было того песка, разделявшего их. Он «видел» внутренним зрением каждую детальку этого смертоносного устройства, всё-всё, словно сумел проникнуть в самые глубины механизма. И нож в его руке — это узкое холодное жало — стал продолжением взгляда, продолжением мысли, ищущей мысли.

Он знал теперь слабое место этой опасной игрушки… он видел его, чувствовал так, как всегда это умел… Лезвие ножа с лёгким скрипом вошло в песок, погружаясь всё глубже и глубже. Дюпрейн замер, казалось, даже сердце остановилось, замерло в груди при виде этого зрелища, но не зажмурился, нет! Смотрел во все глаза, как миллиметр за миллиметром лезвие входит в землю. И ждал, ждал каждый миг, каждое мгновение, что очередной миллиметр окажется последним…

— Убирайте руку, господин капитан! — выдохнул Джейк, подняв огромные глаза на Дюпрейна. Он тоже вернулся к официальности, к уставу. Но Дюпрейн сейчас на это даже внимания не обратил, он смотрел в удивительные, нечеловеческие зрачки парня, а в голове билось с каждым ударом сердца: «Я — спятил! Я — спятил! Я — спятил!»

Дюпрейн очень медленно — другой рукой — убрал свою окончательно, смертельно занемевшую руку, стал растирать кисть, а сам смотрел прямо перед собой поверх края канавы на дрожащие листья куста.