Возвращение домой

Когда она родилась, я не смотрела на нее. Не могла. Я помню, как лежала на столе, потная, задыхающаяся от боли и усталости, плотно зажмурив глаза и слушая ее крики. Крики, которые постепенно затихали, по мере того как медсестра все дальше уносила ее из родильной. Из моей жизни.

Я также помню, как сумятица чувств нахлынула на меня. Печаль, сожаление, гнев, вина… Но больше всего… облегчение. Благословенное облегчение.

Наконец все кончилось. Это единственное, о чем я тогда могла думать. Наконец все, что со мной произошло, я могла оставить позади и начать свою жизнь. Я снова была свободна, чтобы взяться за осуществление мечты.

А дитя — девочка, я слышала, как сказала одна из медсестер… ей будет гораздо лучше с кем-нибудь другим.

Может, эта мысль служила мне оправданием для успокоения своей совести? Я задавала себе этот вопрос тысячу раз — и до рождения ее и после, однако, если откровенно, я могу сказать: нет, это не так.

Сара не соглашается со мной, я не могу ее переубедить. Не могу, не раскрыв кое-что из прошлого, но я не хочу ранить ее еще больше.

Она такая ожесточившаяся, злая, сперва я думала: это из-за того, что считает себя обманутой судьбой, лишившей ее в жизни денег. Моих денег. Но я ошибалась. Я чувствую, здесь что-то иное, большее. Что-то более глубокое тревожит ее.

Все время, пока я ходила беременная Сарой, меня переполняли обида и гнев. Я никогда ее не хотела. Давила в себе случайные приливы материнских чувств, которые охватывали меня, когда она шевелилась в утробе. Когда я видела молодых матерей со своими детьми. И даже несмотря на это, я искренне хотела ей счастья. Я чувствовала, что ей будет гораздо лучше с Андерсонами, по крайней мере у нее будут любящие родители. Но я не была уверена, что она испытает материнскую любовь, оставшись со мной.

Стыдно признаваться, но я пыталась уверить себя, что она не лишена любви, что ее воспитывают не только из чувства долга. Я очень хорошо понимаю, насколько обидно осознавать, что тебя произвели на свет без всякого желания. Я сумела уберечь ее от собственной нелюбви к ней».

— Ну? Что случилось? О чем Эвелин Кэтчем хотела с тобой поговорить? — Дженнифер закидала Сару вопросами, как только та вошла в офис на следующее утро.

Секретаршу просто распирало от любопытства. Ее янтарные глаза сверкали, маленькое, как у эльфа, личико было оживленнее обычного, веснушки на носу стали еще заметнее, а грива буйных золотистых кудрей, казалось, вздыбилась.

— Да, — присев на угол стола Дженнифер, заворковал Брайен. — Ну давай, наша великолепная, выкладывай, до смерти хочется узнать, какое это неотложное дело, если она заплатила десять тысяч долларов за одну встречу с тобой.

В это утро Брайен был в деловом костюме, который Сара ему велела надевать на работу, обычно растрепанные волосы аккуратно причесаны, но все равно он казался этаким меланхоличным поэтом из прошлого века.