Возвращение

Этот лес называют естественным парком, когда-то за ним начинались хутора, но постепенно город стал наступать на него, и лес превратился в остров посреди бурного людского моря. И все же лес до сих пор сохранял нечто очень важное, что отличало его от остальных парков, — скамейки, которые ежегодно привозят сюда, бесследно исчезают, под соснами все еще растут грибы и черника, сюда приходят подышать лесным воздухом, хотя поблизости грохочет магистраль, а кусты, растущие на обочинах, впитывают в себя запах выхлопных газов. Летом, особенно летом, лес полон шума, сюда приходят с провизией и бутылками пива, звучат песни, играет музыка, не обходится и без грубых ссор, драк, карточной игры, и часто в каком-нибудь тенистом уголке можно увидеть подвыпившие парочки. Редко кто является сюда как на пляж, в купальных костюмах, здесь просто снимают рубашку, брюки или платье, ища подходящее место, словно у людей исчезло малейшее представление о приличии. В такие воскресные послеобеденные часы Леопольду хотелось бы увидеть на лесной полянке совсем иное общество: за длинным, заставленным деликатесами столом сидят нарядно одетые люди, дамы в вечерних туалетах, драгоценности сверкают в лучах солнца, на мужчинах темные костюмы с белыми манишками, течет неторопливая беседа, слышен сдержанный смех, гостей обслуживают почтительные официанты. Разумеется, это гипербола, но, быть может, из этих двух крайностей постепенно выкристаллизуется нечто среднее — люди, которые не будут осквернять лес.

За последние две-три недели Леопольд ни разу не удосужился выйти погулять, каждую свободную минуту он проводил за мольбертом и лишь через оконное стекло следил за тем, как менялись краски и свет по мере того, как весна вступала в свои права. В последний раз он был в этом лесу, когда под деревьями еще лежали грязноватые пятна снега. В тот раз погода тоже была теплой и солнечной, хотя перелески давно исчезли из этих мест (то ли вырваны с корнем, то ли не выдержали шума автомагистрали?), у подножия склона валялись обломки лыж, куски пластмассовых санок, кое-где скопилась талая вода, образовав маленькие озерца, ледяные бугорки, тая, крошечными ручейками стекали в них. Леопольд прогуливался под соснами, вбирая в себя солнечное тепло, неожиданно им овладело отчаяние — захотелось прочь из города, туда, где простираются поля, чтобы почувствовать запах свежевспаханной земли, увидеть простор, краски лиственного, пока еще голого леса, слушать пение птиц и мягким синим вечером глядеть вдаль. Леопольда тогда поразил и взволновал окружающий его мир: запахи ранней весны, ожидание пышного цветения; земля, впитывающая в себя влагу. Словно он находился в плену каких-то чар и выход был один — бежать, скрыться, нет, это совсем не те слова — не рассуждая, уйти в себя, подчиняясь внезапному порыву, совершить какой-то безумный поступок, отвергнуть рациональную и осмысленную жизнь. Отвергнуть все, над чем он работает, ни с чем не считаясь, уехать первым же поездом, автобусом, машиной куда-нибудь подальше…

В тот раз ничего такого он не сделал, не уехал в весеннюю сельскую тишь, вместо этого он степенно разгуливал среди городских сосен (это ведь всего-навсего городские сосны!), вышел на полянку, где еще в минувшем году возвышалась одинокая гордая сосна, сел на пень и принялся наблюдать за пожилой женщиной с авоськой в руке, она шла сюда от панельных домов. Дойдя до полянки, женщина вытряхнула авоську, и оттуда выпрыгнула рыжевато-коричневая кошка.