Возвращение

Таавету было неловко, что он утаил от редактора их знакомство, он не знал, как себя вести, о чем говорить. В конце концов решил спросить, как поживает Аделе, но вовремя спохватился, пододвинул к Хейнмаа рюмку водки и спросил, как поживает он сам.

— Думаю, что если ты в течение четырех лет не проявлял к этому интереса, то едва ли это интересует тебя сейчас. Но дело не в этом, я бы хотел поблагодарить тебя, и лучше для нас обоих, если я это сделаю не в присутствии посторонних, а потому не пройти ли нам в фойе. — И Хейнмаа встал.

Репортер и редактор тоже встали.

— Так, значит, вы не идете, Кюльванд?

— Он придет, только сперва нам предстоит маленький конфиденциальный разговор, — сказал Хейнмаа.

Редактор пожал плечами:

— Так мы ждем в гардеробе.

Хейнмаа ступал медленно, смотря перед собой. Когда они дошли до фойе, спутники Таавета уже стояли на лестнице. Наверное, будет бить, промелькнуло у Таавета, ведь не знаешь, что у этого сумасшедшего на уме, может, разумнее было бы убежать… Но он тут же понял, каким посмешищем себя сделает… Но что хочет от него Хейнмаа? Возможно, он узнал о письме, посланном Аделе… Ну и что? Сам во всем виноват. Таавет знал — он сделал лишь то, что считал своим долгом…

Они сели — сперва Хейнмаа, через несколько секунд Таавет, который вдруг осознал, что сидит на том же самом месте, откуда сегодня впервые увидел актера. Достав из кармана пачку сигарет, Таавет закурил, потушил спичку, посмотрел, куда бы ее сунуть, увидел в кадке с пальмой окурок, кинул туда же обгорелую спичку и тут же вспомнил, что в кадке лежит его собственный окурок.

— А мне и не предлагаешь закурить? — спросил Хейнмаа.

Таавет быстро вытащил сигареты, пришел от собственной спешки в замешательство, и его рука, когда он протягивал пачку актеру, двигалась очень медленно.

— Так за что ты хотел меня поблагодарить? — Таавет старался говорить с небрежным равнодушием. — Мог бы поторопиться, меня ждут друзья.

— У тебя весьма солидные друзья, я давно уже не беседовал с такими.

«Теперь уж точно начнет бить», — подумал Таавет, услышав задиристый тон приятеля.

— Итак, прежде всего я хочу поблагодарить тебя за то, что ты однажды одолжил мне деньги. Мне тогда не хватало на хлеб… — медленно начал Хейнмаа.

Таавет догадался: он хочет попросить у меня денег, а я-то, дурак…

— Да чего там… — сказал он примирительно.

— А еще я хотел поблагодарить тебя за то, что ты избавил меня от своей дружбы и что четыре года я тебя не видел.

Они молчали. Таавет сделал подряд несколько затяжек и почувствовал, как в нем закипает ярость:

— Послушай, то, что ты сделал… — Невольно он перенял у Хейнмаа его манеру говорить медленно, но тот быстро оборвал его:

— Я хочу, чтобы ты знал: я ничего такого не сделал, зато мне известно, каким образом ты раздобыл обо мне эти сведения — напоил Рольфа и спросил: правда ли, что Андрес гомосексуалист? Рольф, который был доволен, что его поят, подтвердил: дескать, правда, и, как он сам говорит, он уже и не помнит всего, что наболтал обо мне. По его мнению, это было просто дурачеством. Так что с моей стороны все. Прощай. — Последние слова Хейнмаа произнес с какой-то нервной дрожью в голосе и поспешно зашагал в сторону зала.

Таавет вскочил:

— Послушай, я ведь хотел… — Он собирался сказать: справедливости, но сообразил, что Хейнмаа его уже не услышит, и направился к гардеробу, на лестнице он остановился и спустя некоторое время пробормотал: «Ну и врет…» Но в этот момент он не верил тому, что сказал, и заставил себя поверить лишь тогда, когда услышал голос репортера: «Господи, да что же случилось с нашим ученым, он бледен как смерть».

Таавет махнул рукой, словно хотел, чтобы его оставили в покое, кое-как натянул пальто, но едва они вышли за дверь, схватился рукой за стену, и его стало тошнить: его просто выворачивало наизнанку, и помешать этому он не мог.

ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Прогулка на троих — одинокая луна голубого мира и отдающие водкой воспоминания Таавета — невинные проделки, страх и паническое бегство — приятная поездка на машине в «Долину предков», куда оказывается возможным и войти — тяжелая жизнь алкоголика: пробуждение в чужом городе на чужих ступеньках чужого дома — неужели насильник? — все хорошо, что кончается в отеле «Домашний уют».

Поначалу мир лишь мелькал перед глазами Таавета, затем предметы постепенно стали обретать очертания, в конце концов вырисовались очки в металлической оправе, за ними глаза, потом бутылка коньяка — он удивился, что все время считает звездочки: можно было считать слева направо и наоборот, и все равно их было пять, и тут он с отвращением отвернулся.

— Выпейте, это поможет, — сочувственно произнес репортер.