Возвращение

– Не я, – сказал Причард. – Я создал Программу, но много месяцев назад потерял над ней контроль. Сейчас это корпорация, купленная и финансируемая правительством США, и они ждут результатов.

Программа станет еще хуже? Разве это возможно? Релм молчал, но его поза вполоборота уже не казалась мне защитой. Он не хотел, чтобы Причард видел его лицо. Опять тайны. Релм полон тайн, и я уже не могу это выносить.

– Хорошо, что они предлагают? – спросила я. Воинственность пропала, сменившись страхом.

– Обязательное лечение, – ответил Причард. – Все подростки до восемнадцати лет в обязательном порядке пройдут через Программу, то есть еще до окончания школы каждый человек будет стерт и переделан в уравновешенного, благонамеренного гражданина. Их девиз – благодушие и успокоенность. Целое поколение выпавших из жизни – каковой вы себя, несомненно, чувствуете, мисс Барстоу.

Обязательное лечение для подростков, которые даже не страдают депрессией, очень похоже на массовое промывание мозгов. Это какая-то извращенная версия утопии. Общественность никогда не согласится, ведь так?

Причард продолжал:

– Программа внедряет новую политику. Они доказали стопроцентную эффективность своих методов и превентивных мер, поэтому все, кому нет восемнадцати, будут изменены независимо от своего желания. Представьте, что может сделать Программа при тотальном контроле! Подумайте, во что они превратят общество – без опыта, без извлеченных из ошибок уроков. Это будут люди без родных и друзей…

– Так остановите это, – яростно сказала я. – Если вы расскажете правительству, что происходит в Программе, власти положат этому конец.

– В этом и дилемма, – возразил доктор, поставив подбородок на сложенные руки. – Как все сотрудники Программы, я давал подписку о неразглашении. В случае нарушения соглашения о конфиденциальности контракт дает им право стереть наши воспоминания. Но в моем случае этим не ограничатся – у меня ведь допуск к сверхсекретным материалам. Мне грозит лоботомия. Некоторых пациентов и людей вроде меня Программа считает неизлечимыми. Таких забирают в стационар и оценивают состояние, и, если стирание памяти признается неэффективным, пациента отправляют на лоботомию – крайняя мера на этом отлаженном конвейере. Вот как Программа удерживает свою эффективность на ста процентах.

Рука Релма сжала мою, но я едва заметила – реальность распадалась на глазах.

– И что тогда? – неуверенно спросила я.

– Личность уничтожается полностью, пациенты отправляются в психлечебницу. Они исчезают из жизни, дорогая. Растворяются в воздухе.

Это слишком жестоко, чтобы быть правдой.

– Как нормальный человек может сделать это с другими? Как такое может происходить в цивилизованном мире?

– А разве раньше подобного не было? – возразил доктор. – Много лет назад, когда не умели лечить психические расстройства, применялся электрошок, а в тяжелых случаях – лоботомия. В мозгу больных просто пробивали дыры, мисс Барстоу. Люди вообще жестокие создания. Если чего-то не понимают, значит, будут давить, пока не сломается. Эпидемия заставила мир задуматься о проблемах психики, но они превратили суицид в нечто такое, чего надо бояться, а не лечить. Я опасаюсь, что общественность вас не поддержит. Сейчас разгар эпидемии, убивающей наших детей. Вы даже представить себе не можете, на что пойдет мир, чтобы ее купировать.

Причард был прав. Я знала, что он прав, но больше всего мне хотелось закричать, что он лжет. Хочу, чтобы Джеймс ворвался с криком «Вранье!» и ударил Причарда в нос. Но Джеймс не появлялся, и меня мучили смертельный страх и одиночество.

– Мы не отличаемся от тех, кого они смогут спасти, – сказал Артур Причард. – А если я выступлю в печати и в Программе поймут, что я уже не на их стороне, меня уничтожат. А мне еще надо закончить свой проект.

Я встретилась с ним взглядом. В глазах все расплывалось от навернувшихся слез.

– Какой на этот раз?

– Таблетка, способная противодействовать усилиям Программы и удержать воспоминания. Рабочее название – Панацея.

Моя рука выскользнула из хватки Релма. Я взглянула на Даллас, которая накручивала на палец косичку, ничем себя не выдав. Господи, Даллас, только молчи!

– Мне нужно найти Панацею, – сказал Причард, – чтобы изучить и воссоздать. Если Программа не сможет стирать личность, ее сочтут устаревшим методом.

Во рту пересохло. Казалось, я стою в луче прожектора. Знает ли Причард, что Релм отдал таблетку мне? За этим он и приехал?

– Допустим, вернете вы людям воспоминания, – тихо начал Релм. – Но не все смогут с этим справиться. Что вы тогда предпримете, чтобы они себя не убивали?

Глаза доктора чуть сузились, и он смерил Релма взглядом.

– Люди всегда будут умирать, сынок, тут я ничего другого сказать не могу. После восстановления изначальных воспоминаний будем лечить депрессию с помощью самых передовых традиционных методик. Станем прорабатывать причины попытки суицида, а не избегать их.