Возвращение.

– Да, – повторяет за ней старик. – Вот так и повторяем: «да-а», а сделать ничего не можем. Дичаем. Дичаем всё быстрее и быстрее. Техника идёт вперёд, а мы дичаем. Парадокс, да и только!

Секретарша качает головой, вроде как не соглашается с ним, но старик настаивает:

– Возражаете? Вижу, что возражаете, а зря. Правде в глаза надо смотреть. А правда – она везде видна.

Несколько минут они сидят молча и просто сморят друг на друга. Затем старик встаёт и говорит:

– Засиделись мы тут с вами. Уж вечер – пора бы и по домам.

– Пора, – тихо согласилась секретарша и добавила: – Ни вас, ни меня никто не ждёт, но нам пора.

Старик грустно улыбнулся и заметил:

– Одиночество не лучшая пора.

– Да, конечно, – согласилась секретарша. – Но нас-то двое. Два одиночества это уже…

Старик грустно улыбнулся и ответил:

– Одинокий дуэт.

– Простите, шеф, – тихо бормочет секретарша. – Я всего лишь хотела вам помочь. Точнее, мне жаль…

– Я понимаю. – Старик перебивает её и, будто размышляя вслух, говорит: – Жаль, конечно жаль. А что тут скажешь, если действительно жалко? Жалко и самого себя, и других. Посмотришь вокруг…

Он медленно осмотрел приёмную, словно впервые увидел это помещение, подошёл к двери своего кабинета, в нерешительности взялся за блестящую ручку и, обернувшись, продолжил говорить:

– Посмотришь вокруг – столько всего такого, которое надо пожалеть, даже не столько пожалеть, а посочувствовать! И хочется иногда отвернуться, пройти мимо. Ведь всё равно ничего не сможешь поправить. Слабы мы…

Старик подошёл к столу, машинально тронул пальцем края рюмки и произнёс:

– Некоторым помогает алкоголь, некоторым – толстая кожа, а многим – отсутствие… – Он внимательно посмотрел на секретаршу и завершил начатую фразу: – А многим – отсутствие человечности.

Секретарша согласно кивнула, но через несколько секунд произнесла:

– Человечность… Мы её понимаем одинаково. А некоторые её понимают по-другому.

Старик от удивления приподнял брови и, слегка улыбнувшись, ответил:

– Осмелюсь в вами не согласиться.

Он снова подошёл к окну и что-то тихо пробормотал. Секретарша, зная привычку шефа подолгу сосредоточенно смотреть на улицу, молчала, стараясь ему не мешать, а шеф тихо стоял, чуть сдвинув в сторону штору, и всматривался в вечерний сумрак. Там, где ещё не зажглись уличные фонари, ему кажется, что они с Толстым стоят, затаившись у старого, покосившегося забора, и раздумывают, стоит ли колотить эту лампочку, которую они никак не могли уже с полчаса расстрелять из рогатки. А вечер неуклонно надвигает темноту на дома, деревья и весь загородный пейзаж, и вот-вот кто-то от них далёкий, где-нибудь на подстанции, резко опустит рукоятку рубильника, включит освещение – и тогда…

«И тогда нам станет жалко её колотить», – размышляет старик и вспоминает тот тёплый вечер. Вспоминает, как они после уроков, когда ещё учителя не очень-то сильно их озадачили домашней работой, бродили, а можно было сказать, что в каком-то радостном состоянии слонялись по знакомым местам, которые не посещались ими почти всё лето, и легко и светло у них было на душе, словно каникулы ещё не кончились, словно новый учебный год ещё не наступил и можно было пока что не очень беспокоиться о будущем.

– Не беспокоиться о будущем, – прошептал старик и улыбнулся.

– Что вы сказали, шеф? – озабоченно спросила секретарша.

Старик обернулся и, не прекращая улыбаться, ответил:

– Я говорю, что наше беспокойство о будущем нас… – Он прервал фразу и, вероятно, подыскивая нужное слово, задумался. Через полминуты молчания произнёс: – Думы о будущем вредны для здоровья.

– Мы можем это делать вместе, – тихо говорит секретарша и вопросительно смотрит на шефа.

– Вместе вредить здоровью? – ехидно спрашивает старик.

– Нет, что вы… – спохватывается секретарша и поясняет: – Я имела в виду, что вместе думать о будущем легче, чем в одиночку. Вместе всегда получается человечнее.

– А в одиночку хуже? – спросил старик и добавил: – В одиночку что же – менее человечно?

Секретарша на секунду замирает, и даже сначала кажется, что она смущена, но её мимолётное смущение быстро проходит, и она неожиданно смело произносит:

– Вы должны меня наконец-то понять. Я предлагаю, то есть говорю, что… – Она запнулась, и по её крепко прижатой к груди ладони было заметно едва скрываемое волнение. – Я говорю, что мы могли бы быть вместе. Разве это плохо? Разве два разумных человека не могут быть вместе? Вы один, и это разве хорошо?

– Разве нехорошо? – тихо произнёс старик, чем весьма озадачил секретаршу. Она опустила голову и не менее минуты молча смотрела на столик, ещё не освобождённый от маленького банкета.

– Хорошо, – как-то грустно произнесла она. – Я сейчас.

Она быстро поднялась, включила большой свет, и приёмная наполнилась яркими бликами от большой люстры, висевшей посредине потолка, затем ловко подхватила рюмки и бутылку, убрала весь скромный антураж лёгкого, случайного праздника в свой шкафчик и громко, даже несколько утрированно, произнесла:

– Шеф, вы свободны, можете идти. Я всё закрою.

Старик покорно кивнул, с прищуром взглянул на яркие лампы и прошептал: