Вожак

— Понял. Извините, я не курю.

— Здоровье?

— Нет. Просто так.

— Я слишком много говорю?

— Нормально.

— Мне рекомендовали поддерживать беседу.

— Зачем?

— Это полезно для моей психики. Доктор сказал, чтобы я переходил от односложных реплик к более информативным конструкциям. Я пытаюсь.

— Я рад.

— Как по-вашему, у меня получается?

— Отлично. Просто замечательно.

— Солнце, — вдруг сказал лейтенант, и Марк напрягся. — Я люблю ночь. В темноте мне легче. Днем я сплю. Задерну шторы и сплю. У вас окна меняют прозрачность. Ну и что? Со шторами мне привычней.

— Солнце, — согласился Марк. — Все дело в нём.

Рахиль, вспомнил он. Толстуха средних лет, похожая на хозяйку булочной. Она ворвалась в зал заседаний так, словно до сих пор оставалась в большом теле. За Рахилью Коэн, как свита за королевой, шли мужчины: атлет, великан, карлик. Лидер-антисы четырех рас, часовые на границе с Кровью — они спешили доложить Совету то, о чем Совет уже знал, но еще не осознал.

Искра, брошенная в сухой порох цифр и фактов.

Я видел, удивился Марк. Видел своими глазами. Она рассказывала, скупо роняя слова, тщательно избегая любых художеств. Казалось, она пересыпает в горсти песок. Мужчины молчали, не вмешивались. Лишь Папа Лусэро время от времени бранился свистящим шепотом. Речь Рахили была лишена всего, что могло бы поощрить мое воображение. Но я видел, клянусь, словно сам был там, с ними.

* * *

Ангел, сотканный из чисел, которые свет, стоял на границе Крови. В небе над ангелом парил сокол, чьи крылья — огонь. Небо было похоже на зеркало: жёлтое, прошитое кровавой канителью, оно отражало пустыню. На песке за ангелом сидел паук, чьи жвалы могли перекусить галеру. Паук внимательно смотрел, как танцует исполин с синей кожей: восемь рук плели орнамент, способный ввергнуть зрителя в транс.

Рахиль много времени проводила здесь. Можно сказать, что она вообще не уходила отсюда — с того дня, как Совет Лиги принял решение о технологизации Астлантиды. Изредка к Рахили присоединялся Нейрам Саманган или Кешаб Чайтанья, но никогда — оба сразу. Сегодня это случилось впервые.

Это из-за Папы, думала Рахиль. Мы уже не надеялись. Когда я увидела, как Папа, смешно перебирая лапами, бежит по песку… Гематров полагают бесчувственными. Не стану спорить. Чувствам, не имеющим внешнего выражения, доступного собеседнику, отказывают в существовании. Я отказала бы в существовании всей Крови, включая Остров Цапель, по той же самой причине. Зачем я здесь?

— Граница, — сказал паук. — Я сошел с ума?

— Нет, — ответил ангел.

— Что — нет?!

— Ты в здравом уме. Что же до границы — да.

— Это так, Папа, — крикнул сокол. — Граница отступает.

— Мы заметили это с первого дня, — добавил танцор.

Папа Лусэро встал рядом с Рахилью. Это далось ему с видимым напряжением: вудунский антис хотел быть как можно дальше от рубежа, за которым начинались пурпур и золото. Это пройдёт, думала Рахиль. Он справится. Он уже справился. Граница отступала, Кровь съеживалась, возвращала пустыне прежний облик. А значит, все будет в порядке. Порядок, правила игры, будничность действий и поступков — вот условия, заменяющие нам счастье.

Рахиль не знала, почему технологизация Астлантиды спровоцировала отток Крови. Ей хватало самого факта. Следствие без причины: страх течет вспять, обнажается былая уверенность в себе, и ладно.

— Что для тебя Кровь, Рахиль? — спросил паук.

Рахиль молчала.

— Вызов? — не унимался Папа. — Вечный укор?

Ангел шагнул вперед:

— То, чего не должно быть.

— Рогатый слон? Ничтожество антиса?

Рахиль искала аналогию, перебирая варианты, и нашла:

— Помпилианцы, — сказала она.

— Что?

— Представь, что помпилианец встретил человека, которого он не в силах заклеймить. Для нас Кровь — то же самое.

— Я бы не нашел сравнения лучше, — мягким басом откликнулся танцор. Руки Кешаба замерли, двигались только кисти: листья на ветру. — Я всегда говорил, что Рахиль — умница. Мы — дураки рядом с ней. Да разве только мы?

Не осознавая, что делает, Папа Лусэро пробовал лапой песок перед собой. Боязливо, готовый отпрянуть в любой миг — так девочка-купальщица пробует море, вздрагивая всем телом. Набежит случайная волна, обдаст холодными брызгами… Паук слишком хорошо помнил, как Кровь растворяла его, превращая в омерзительную безличную радость. Как смыкался вокруг спасительный кокон — коллант Тумидуса. Путь открыт, думал Папа. Туда и обратно; добро пожаловать, дурачок. Всего лишь — умерить силу до среднего уровня колланта, а лучше — ниже, чтобы не разорвать связи коллантариев. Улечься в люльку микро-Ойкумены — таким, словно ты смертельно болен. И не вспоминать, что ты силён, иначе пассажир убьёт перевозчика. Пустяк, минимальное условие. Отчего же я ни при каких обстоятельствах не соглашусь на него? Не оттого ли, что умерить силу — подвиг, немыслимый для антиса?

— Смотрите! — крикнул сокол.