Потом каждый из нас по очереди держал в руках мелко исписанные листки, разглядывал чернильную кляксу на последней страничке и думал об Алике, о том, что он уже совсем большой парнишка, скоро ему будет два года и он ждёт письма…
Мысли эти наполняли наши сердца невыносимой горечью.
В редакцию, как всегда тихо, вошел капитан Перфильев. Мы встали, приветствовали начальника и постарались, как умели, скрыть письмо. Может быть, поэтому капитан сразу заметил его.
– «Лейтенанту Борису Лемперту», – прочитал он и умолк.
Наступила тишина. Её прервал Тимофеич.
– Не суждено было лейтенанту увидеть сына! – сказал он и громко, тяжело вздохнул. Больше никто ничего не сказал.
Это случилось в одну из тех ночей, когда молодой снег, словно дождавшийся наконец своего часа, сыпался без конца, покрывая все окрестности белой мглой. В редакции уже кончили работу. Мы с Васькой Соколом только было успели вынести из типографского грузовика свежий тираж газеты, как начался обстрел. Артиллерийский снаряд лёг в двух шагах от машины. Мы бросились на землю, а когда подняли головы, то увидели, что от нашей походной типографии осталась лишь куча железного лома; по ровному и большому крестьянскому двору ещё катилось колесо и наконец упало в воронку, только что вырытую снарядом.
Утром наш капитан вернулся из политотдела и сообщил, что меня командируют в Москву для получения походной типографии. Через час я прощался с товарищами. Тимофеич вышел провожать меня. Шли молча. Перед самым расставанием он напомнил:
– В Москве надо будет зайти к Алику!.. Смотри не забудь!
Я уже и сам думал об этом. Мне предстояла встреча с Аликом – в этом я не сомневался, – но что я мог сказать его матери?.. В вагоне мне удалось забраться на третью полку. Прижатый к самому потолку, под которым скопились густые облака махорочного дыма вперемешку с крепкими парами солдатского пота, я почти четверо суток лежал на полке и думал о том, что я скажу матери Алика. После долгих раздумий я всё же пришел к решению: надо сказать всю правду, не скрывать ничего. Это будет лучшим объяснением и оправданием нашего поступка.
И снова я спрашивал себя: что заставило нас, бывалых солдат, не раз стоявших лицом к лицу со смертью, что заставило нас задержать извещение медсанбата? Почему мы вместо похоронной отправили случайно оставшееся письмо? Зачем обманули женщину и ребенка, которые, верно, с тревогой прислушиваются к каждому шороху, к каждому стуку в дверь, ожидая весточки от самого дорогого для них человека?
Тут же возникал и другой вопрос: как поступил бы лейтенант, если б это случилось с одним из нас…
Четверо суток тянулись без конца. Из вагона я вышел с позеленевшим лицом. В тот же вечер отправился разыскивать Лемпертов; в первую очередь лучше всего решить самую сложную задачу.
Во дворе небольшого домика женщина снимала с верёвок хрупкое, перемёрзшее бельё. Она сразу догадалась, откуда я, и радостно воскликнула:
– Вы от Бориса? Пожалуйста, заходите!
Она быстро отнесла куда-то бельё и вбежала вслед за мной в комнату, раскрасневшаяся, радостно взволнованная:
– Садитесь же! Прошу вас! Я слушаю…
Со стены смотрел на нас лейтенант. Его большая голова чуть склонилась набок, в глазах затаилась лукавая улыбка. Казалось, он собрался послушать, как я выйду из этого трудного положения и что скажет его подруга, узнав о нашем поступке. А мы сидели друг против друга молча и тоже чего-то ждали.
– Где же Алик? – спросил я неожиданно громко. Очень уж хотелось оттянуть разговор о лейтенанте!
Мой вопрос смутил женщину; она как-то странно покраснела – большими, неровными пятнами. А я, ничего не понимая, продолжал:
– Парнишке уже два года исполнилось. Мы ведь все о нём знаем…
Тогда женщина, только что устало опустившаяся на стул, вдруг поднялась.
– Алика нет, – сказала она тихо.
– Ничего, я подожду, – ответил я.
Она устремила на меня невидящий взгляд и понурила голову. После короткого молчания повторила тихо, но решительно:
– Алика нет! Вы понимаете?..
– Что-нибудь случилось с ребёнком? – переполошился я.
Она стояла неподвижная, строгая. Наконец сказала в третий раз:
– Его нет! Его никогда не было! Понимаете?
– Кого не было? – развёл я руками, потому что действительно не понял, о чём говорила женщина.
– Я же говорю вам!.. – Во влажных глазах её застыло выражение страха и мольбы. Так смотрят дети, совершившие проступок и ожидающие наказания.
– Я же говорю вам… – повторила она тихо и почему-то оглянулась. – Я же говорю: не было Алика! Вы понимаете? Никогда не было! Никогда!
И, повернувшись лицом к стене, горько разрыдалась.
Потом она сидела против меня и почти шепотом рассказывала:
– Во время эвакуации я родила мертвого ребенка… Борис тогда был уже на фронте. В чужом городе у меня никого не было. Не с кем было посоветоваться, некому рассказать…
Она говорила тихо, не глядя на меня, глаза её всё время были закрыты.