– Сядь, Ганс. Нам надо поговорить. Тебе наверняка не понравится то, что я сейчас скажу. Мы с мамой решили отправить тебя в Америку. Не навсегда, а на время. Пока не уляжется буря. У нас есть родственники в Нью-Йорке, они о тебе позаботятся и проследят, чтобы ты поступил в хороший университет. Мы считаем, что так для тебя будет лучше. Ты не рассказывал мне о том, что творится в гимназии, но я представляю, как тебе тяжело. В университете будет еще хуже. Разлука будет недолгой! Ты скоро вернешься. Думаю, что уже через пару лет наши люди одумаются и прислушаются к гласу разума. Мы с мамой останемся здесь. Это наша земля, наша родина, и никакой «австрийский пес» ее у нас не отнимет. Мы уже не в том возрасте, чтобы что-то менять. А ты молодой, у тебя впереди целая жизнь. Не спорь со мной, я тебя очень прошу. Нам и так тяжело, и не надо, чтобы было еще тяжелее. И ради бога, не говори ничего.
Так все и решилось. Я бросил школу перед Рождеством и 19 января, в свой день рождения, почти ровно через год после того, как в мою жизнь вошел Конрадин, уехал в Америку. За два дня до отъезда я получил два письма. Первое было в стихах, плод совместных усилий Боллахера и Шульца:
И второе: