Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Поляки только и жили мечтами о прошлом, о Польше от моря до моря, о своей обособленности и автономии. Русские же государственные люди не имели просто никакой идеи в отношении польской политики.

При Паскевиче такой идеей было внешнее спокойствие и беспрекословное повиновение. Но забвение прошлого, объявленное Государем, и общий либеральный дух, охвативший Петербург, естественно упраздняли политику Паскевича. Что же новый наместник и вечно колеблющийся князь М. Д. Горчаков привносил вместо упраздняемых «ежовых рукавиц» прошлого? В идейном смысле совершенно ничего. «Царство Польское» в Российской империи было сплошным «вопросом». Князь же Горчаков начал просто «править», «вести дела», как будто вокруг него не было ровно никаких «вопросов». Эти «дела» велись благодушно, снисходительно, с теми неистощимыми поблажками, которыми «петербургская политика» проникается каждый раз, когда снимает ежовые рукавицы. Поляки получили амнистию. Им разрешено было печатать в Варшаве Мицкевича, до тех пор находившегося под строгим запретом. Им разрешили говорить о их нуждах, им разрешили кажущиеся невинными организации, как знаменитое Земледельческое общество. Администрация благодушно и равнодушно смотрела на появляющиеся выходки оппозиционного и «польскопатриотического» характера. Полиция стала приходить постепенно в полный упадок и никому ни в чем не мешала.

Какую идею все это несло в себе?

Никакой. Это было «примирение», не разбирающее с чем оно мирится, одинаково благодушное к друзьям и врагам...

Поставленная Государем программа не только «слияния», но даже «единения» была немедленно забыта. Не вспоминали о ней ни поляки, ни русские. Поляки начали понемножку предъявлять свои желания, русские - понемножку исполнять их.

Но все это сразу отклонилось от идеи единения и слияния к совершенно противоположным требованиям обособленности в языке, управлении, учреждениях в смысле национально-польской автономии.

3

Если бы варшавская (она же и петербургская) политика с 1856 по 1863 годы имела хотя какую-нибудь идею, то есть знала, куда она хочет идти, - она без труда заметила бы, что из данного положения без осмысленного противодействия ему нет другого исхода, кроме революции. Но политика наша «своих» идей не имела, а потому просто плыла по течению, создаваемому тем, кто имел свою идею, то есть полякам. Вся наша политика сводилась к тому лишь, чтобы как-нибудь оттянуть удовлетворение желаний поляков. Удовлетворить их в возможно вредной для России степени и, наконец, - кротостью, мягкостью, уступками предотвращать недовольство и раздражение поляков. Все это, как легко было бы и предвидеть, давало прямо противоположные результаты.

Поляки ни на одну минуту не задумались над указанной Государем программой единения и слияния. Нельзя их за это и обвинить. Программа эта была русская, а не польская. Русские, стало быть, должны были встать во главе ее практической разработки, но ничего подобного не сделали. В то же время мы открыли полякам фактическую свободу действия. Естественно, что они пошли в своем действии туда, куда влекли их собственный исторический инстинкт и собственная историческая природа.

В Польше немедленно началась группировка общественных элементов по внутреннему сродству. Мы никому не мешали. Явились «белые» со своим Земледельческим обществом. Явились либерально-буржуазная «Рессурса» (выросшая из купеческого клуба). Явились многочисленные кружки «красных». Эти, положим, принуждены были действовать тайно, но в сущности ничего от того не теряли, потому что начальство их почти не трогало. Если в Варшаве были аресты, то почти исключительно вследствие демонстраций; собственно же организация имела возможность производиться совершенно спокойно. В 1861 году, когда белые собрали свой «вальный съезд» в Варшаве и выбрали «делегацию», которая должна была руководить их партией, красные, недавно собиравшиеся на съезде Мирославского в Гомбурге (Гессенском), решили составить свой «вальный съезд» также в Варшаве и сделали это совершенно беспрепятственно, тоже выбрав «делегацию». Оба эти партийные «правительства» действовали в Царстве едва ли не с большей легкостью и удобствами, нежели правительство русское.

То же самое происходило в «Литве».

Поляки делились на партии, сходились, расходились, заключали союзы и ссорились между собой. Но в одном они совершенно сходились. Они хотели не «единения», не «слияния» с остальными народами империи, а стремились к реставрации исторической польской идеи, хотели собственной самостоятельности и владычества над русскими во всех пределах Речи Посполитой. Никогда они в то время нас в этом отношении не обманывали. И белые и красные всех оттенков совершенно ясно говорили, чего они хотят. В этом отношении заслуживает, между прочим, высокого внимания записка известного Сераковского. Это настоящее историческое credo поляка. В нем он, между прочим, заявляет: