Воспоминания благовоспитанной девицы

Мадам Мабий, по всей видимости, догадывалась об истинных причинах ее упрямства. Когда я приходила на улицу Берри, она принимала меня с каменным лицом; вскоре она стала препятствовать встречам Зазы с Праделем. Мы замыслили продолжить катание на лодках; за день до прогулки я получила по пневмопочте письмо от Зазы. «У меня только что произошел с мамой разговор, после которого мне совершенно невозможно быть с вами в четверг. Завтра утром мама уезжает; я могу, пока она здесь, спорить с ней и сопротивляться, но воспользоваться свободой, которую она мне предоставляет, чтобы сделать то, что ей категорически не нравится, — на это я не способна. Мне очень трудно отказываться от прогулки, во время которой я надеялась пережить такие же чудесные мгновения, какие пережила с вами и Праделем в Булонском лесу. То, что сказала мне мама, привело меня в столь ужасное состояние, что я чуть было не уехала на три месяца в какой-нибудь монастырь, где меня оставили бы в покое. Я еще не оставила эту мысль, я в большой растерянности…»

Прадель был очень огорчен. «Сделайте дружеский шаг в отношении мадемуазель Мабий, — писал мне он. — Мы могли бы, я думаю, чтобы она не нарушила своего обещания, встретиться среди дня и будто бы случайно». Они встретились в Националке, где я снова занималась. Мы вместе позавтракали, и они пошли вдвоем погулять. Они виделись еще два или три раза, и в конце июля взволнованная Заза объявила мне, что они любят друг друга; они поженятся, когда Прадель получит степень агреже и пройдет воинскую службу. Однако Заза боялась противодействия матери. Я упрекнула ее в пессимизме. Она уже не ребенок, и мадам Мабий, в конце концов, желает ей счастья — она согласится с ее выбором. Что она могла возразить? Прадель из прекрасной семьи, ревностный католик, по-видимому сделает блестящую карьеру, в любом случае степень агреже обеспечит ему достойное положение — муж Лили ведь тоже не купается в золоте. Заза качала головой. «Дело не в этом. В нашем кругу замужества так не устраиваются!» Прадель познакомился с Зазой через меня — это большой минус. Перспектива длительного обручения вызовет беспокойство у мадам Мабий. Но главное — Заза упорно твердила: «Так не делается». Она решила дождаться начала учебного года, чтобы поговорить с матерью. Во время каникул они с Праделем собирались переписываться, но был риск, что мадам Мабий прознает о переписке, — и что тогда? Несмотря на свои тревоги, Заза отправилась в Лобардон полная надежд. «У меня есть уверенность, она позволяет мне надеяться и ждать, она даст силы, если потребуется, пережить много неприятностей и преодолеть препятствия, — писала она. — Жизнь прекрасна».

Вернувшись в Париж в начале июля, Эрбо прислал мне записку с приглашением провести с ним вечер. Родители не одобряли, что я выхожу с женатым человеком, но я была так близка к тому, чтобы уйти от них, что они почти перестали вмешиваться в мою жизнь. Мы с Эрбо отправились посмотреть «Пилигрима»^{287}, а потом поужинать в «Липп». Он рассказал о последних приключениях Эжена и научил меня «бразильскому экарте» — игре, которую он придумал, чтобы наверняка выигрывать. Он сказал, что его приятели ждут меня в понедельник утром в Университетском городке; они рассчитывают, что я помогу им проштудировать Лейбница.

В комнату Сартра я вошла слегка смущаясь. Книги и бумаги в страшном беспорядке, всюду окурки, комната полна дыма. Сартр принял меня по-светски; он курил трубку. Низан, с сигаретой в углу криво улыбающегося рта, молча, с глубокомысленным видом наблюдал за мной сквозь толстые стекла очков. Весь день, преодолевая робость, я истолковывала «метафизическую речь», а вечером Эрбо проводил меня домой.

Я приходила ежедневно, и вскоре скованность исчезла. Лейбниц нам наскучил, мы решили, что уже достаточно его знаем. Сартр взял на себя труд объяснить нам «Общественный договор», который изучил досконально. Сказать по правде, он глубже всех нас знал программу — нам оставалось только слушать его. Иногда я пыталась спорить, из кожи вон лезла, стояла на своем. «Ей палец в рот не клади!» — весело говорил Эрбо, в то время как Низан сосредоточенно разглядывал свои ногти. Но Сартр всегда брал верх. Невозможно было на него сердиться: он в лепешку расшибался, чтобы его знания принесли нам пользу. «Это превосходный духовный наставник», — отметила я. Меня поражало его великодушие: эти занятия не давали ему ничего нового, а он проводил с нами часы напролет, не щадя себя.