Воспитанник Шао. Том 1

— Сегодня я не выдержал. Некоторое время отвечал, пока не впал в небытие. Не знаю почему, он — дрожащий, синий палец поднялся в сторону палача, — только больше жег меня после каждого ответа. Как это страшно и ужасно, когда не знаешь, не понимаешь, — зачем. Я желал одного — быстрой смерти. А он? Я даже не знаю, чего он от меня хотел.

Хриплый свист остановил монолог. Главари подозрительно косились на Волоса. Сквозь едва шевелящиеся губы доносился чуть слышимый шипящий звук.

— Еще ваш гад сказал, что «Синие фонари» не нуждаются в доносчиках. Что они всегда обходятся своими осведомителями.

Старикам пришлось наклониться, чтобы разбирать слова.

— Он, — глаз снова мертвенно приоткрылся, — он неясен. Я ему все говорил. А он только издевался надо мной больше.

Главари выпрямились, повернулись к палачу. Тот стоял, побледнев, в замешательстве пожимал плечами:

— Стервец бредит. Несет ересь против меня. Слабый шепот снова достал присутствуюншх.

— Он не хотел, чтобы я дожил до вашего прихода. Зря я ему все говорил…

Старики обернулись к жертве. Тот лежал на столе.

Сапожное шило, с помощью которого зашивали живот, торчало под сердцем по самую рукоятку.

Суровые взгляды старейшин обошли двух неприятных, Паучьего Волоса, снова убитого.

Высокий худой дед с лицом похожим на высохшую кору старого дерева, прошамкал зло и грозно:

— Или ты, Волос, настоящий мастер своего ремесла, или… — он сию раз посмотрел на лежащего. — Мы требовали, чтобы каждый допрашиваемый мог ясно и вразумительно отвечать на наши вопросы. Но этот почему-то перед смертью больше о тебе намекал. Перед костлявой трудно лгать. Жить каждый хочет, не так ли, Волос?

Голос главаря был таков, что палач неуверенно отодвинулся к стенке. Вся спесь и высокомерие его мгновенно слетели с лица. Уродливая физиономия стала жалкой, отвратительной. Руки часто задрожали.

— Вы что, почтеннейшие!? Проклятый знал, что сдохнет, потому и нес во вред мне и во страх вам.

— Нам?

Высокий подошел к Пауку. Властный жест подсказал подручным. Они бросились к палачу. Тот с плачем упал на колени.

— Вы что, всевышний? Я же ваш!

— Мы подумаем над твоими словами.

Новый обреченный не знал, что и говорить. Он весь затрясся.

— Я только правду! — голос пищал, срывался.

— Может и говоришь. Но чью и какую?

— Я заставлю снова заговорить этого негодяя, — вскричал истошно Волос, — вскакивая с колен. — Он даже перед смертью имел непочтение стращать вас.

— Уже не сможешь. Игла сидит глубоко и точно.

— Вы верите мертвецу?

— А что есть обратное? Откуда он мог знать, что находится в логове «Синих фонарей», а? Или, может, еще кто знает?

Пронзительный взгляд снова воткнулся в палача.

— Что вы! Я тридцать лет в обществе. Разве я могу? Разве я иной?

— Не страшись. Над этим мы и подумаем.

Но скрежещущий голос старейшины очень мало оставлял надежды на благополучный исход назревающей трагедии.

Последовал двойной щелчок. Паучий Волос не успел от парализующего страха схватиться за лицо, как двое измочаленных предыдущим усердием с быстротой и сноровкой ловко подхватили своего бывшего шефа и проворно вдели в веревочные петли, на которых каплями застыла кровь замученного.

Паучий с новой силой истошно заорал, задергался:

— Не я-я! Вы что? Пощадите меня-я! Я немедленно позвонил вам, как только он заговорил! Я старался! Этот гад наговорил на меня!

Старший гневно сверкнул очами.

— Помолчи. Чего глотку дерешь? Попробуй вести себя так же достойно, как отошедший.

— Не виновен я-я! За что-то! Пощадите! Не губите зря!

Дергался и извивался на веревках так, что суставы хрустели, но петли только туже и больнее стягивались на запястьях и щиколотках. Пауку стало по-настоящему страшно.

— Вот она разница между нашими выродками и слугами «Лотоса», — худой старик в гневе больно тыкал клюкой в бывшего палача.

— Почему и имеем часто неудачи. Вот такие, даже при отдаленном страхе орут, как бабы при родах, и, как крысы, первыми драпают с тонущего корабля. Только уже поэтому ты достоин смерти, — высокий еще раз стукнул висельника палкой по голове. — Говори, что тебе сказывал покойный?

Паук, холодный, презрительный, высокомерный, не имевший ни капли жалости и сочувствия, — плакал. Выл громко и жалостливо. Больше не вырывался из веревок. Обессиленно повис и скорбно завывал: Ему резко и холодно вспомнились последние слова жертвы. От этого судорожно сжало все внутренности, насквозь пронзило животным страхом. Он рыдал, кричал, захлебывался. Ему наверняка предстояло пережить проделанное им же. Высокий старик своих ошибок не торопился признавать. Как мир мгновенно почернел вокруг, отдалился. Стал несуществующим. Проклятый труп: так насмердил. Неужели и впрямь бытие — удачная шутка сатаны и дьявола? Вот они вдоволь насытятся зрелищем. А земным только гибель и унижение. Вечные страдания. Агония тела, агония мысли.

Старший сел на стул, на котором еще недавно высокомерно восседал палач.

— Успокойтесь все. И не сопите так носами. Где был схвачен монах?

— У резиденции, — высокий в раздражении быстро крутил посох в руках.

— С ним кто был?

— Не замечено.

— Почему ошибался вблизи нас?