Воскрешение Лазаря

Получаса не прошло, а чекист с петлей на шее стоял на раскачивающихся козлах. Тут же - целая куча добровольцев, готовая из-под него их выбить. Все сделано на совесть. Веревка проверена и туго-натуго привязана к фонарю, не дай бог порвется или развяжется: сорвавшийся висельник - плохая примета. Да и, вроде бы, второй раз вешать не полагается. И вот буквально за мгновение до того, как чекист должен был распрощаться с жизнью, он просит разрешения покаяться перед людьми, которым он принес столько горя и столько страданий.

Спирин хорошо знал свой народ и не сомневался, что отказа в последней просьбе никому не будет. Так и вышло - толпа везде была растрогана до слез, плакала, кричала: "Говори! Пусть говорит! Мы тебя слушаем!". Дальше во всех городах чекисты говорили народу, в общем, одно и то же, и у меня, Анечка, нет сомнений, что сказали они именно то, что прошлой ночью по телефону долго и тщательно репетировал с ними Спирин. Разница была лишь в голосе и нервах.

Начинали они покаяние с признания, что и вправду замучили десятки, сотни невинных душ, что издевались над ними и их пытали. "Но это не от того, говорил чекист, - что я зверь, что я ублюдок, выродок. Нет, просто я был уверен, все мы были уверены, что и пытки, и расстрелы, и лагеря необходимы. Без них невозможно искупление первородного греха человека, нового греха, который накопился уже после явления на землю и распятия Иисуса Христа. Поймите, - продолжал чекист, - мы убивали только тех, кто, быть может и не сознавая, мешал сегодняшнему дню, мешал основной, центральной задаче, поставленной перед нами партией, - воскрешению всех когда-либо живших на земле людей.

Мне скажут: ну, хорошо, допустим, они действительно стояли на дороге, действительно были помехой, почему нельзя было, арестовав, не мучить их, не издеваться, а сразу расстрелять? Я отвечу. Мы пытали не потому, что садисты, не потому, что нам нравилось смотреть, как они в собственной крови и блевотине ползают у наших ног, и не для того, чтобы растоптать, требовали мы от подследственного буквально вывернуть себя наизнанку, рассказать, кто, где, почему; заставляли заложить и предать всех, с кем он когда-либо жил, был дружен или вместе работал, и лишь потом позволяли ему умереть. Нет, прежде чем дать уйти, мы обязаны были до последней капли узнать его подноготную, обязаны были знать арестованного лучше, чем его знала мать и нянька, жена и любовница. Без этого мы никогда не сумеем воскресить казненных такими, какими они были. Миллионы папок следственных дел, которые, будто зеница ока, хранятся в нашем архиве - подробнейшая топографическая карта человека, где обозначен каждый овраг и источник, каждый холмик и тропинка, и именно на нас, на чекистах, лежит задача, пользуясь этой картой, в целости, сохранности и, главное, полноте воскресить теперь подследственного для новой жизни.

И последнее. Наверху, - начальник областного НКВД указывал пальцем на небо, - принято принципиальное решение: признать наш суд "Страшным Судом" и, соответственно, без изъятия зачесть арестованным страдания, которые они приняли из наших рук. Больше они страдать не будут, ад для них кончился навсегда, пришло время воскресения, время вечной жизни".

Ты, Анечка, конечно, видишь, что многое из сказанного тогда чекистами опять явно восходит к Колиному канскому письму, однако если у Коли, по обыкновению, яркие, но, увы, оторванные от земли мечтания, то здесь все додумано и докончено - словом, готово для реальной, практической жизни. Видна рука Спирина. Вообще, их союз на редкость естествен и обоим несомненно на пользу.

Еще когда чекист говорил, в толпе, окружавшей помост с висельником, началось странное, похожее на броуновское движение. Неизвестные люди без суеты, но твердо и неуклонно с разных сторон пробирались ближе и ближе к виселице. Скоро они оттеснили добровольцев, ждущих сигнала, чтобы наконец выбить козлы из-под ног чекиста и, едва тот закончил свое последнее слово, народ, еще недавно спаянный ненавистью, единый, вдруг обнаружил, что висельника окружает плотное кольцо защитников, готовых пойти на смерть, лишь бы не дать ему погибнуть. И это, Анечка, были отнюдь не другие чекисты.