Воскресение в Третьем Риме

Не буду еще раз вдаваться в бесконечный спор, как правильно называть ее: «Таитянка» или «Таитянка». Конечно, «Тайгянка» правильнее: она таится в сочных, высоких травах, в жирных, как-то особенно пышно цветущих бальзаминах, имея при этом свойство вообще исчезать и снова появляться. Иногда она разливалась целым озерком, среди которого возвышались старые деревья (кстати, обширное Мочаловское озеро тоже образовывалось той же Таитянкой); ниже по течению она скрывалась в мусорных торфяниках, чтобы снова пробиться на свет. Так повторялось неоднократно до впадения Таитянки в Векшу. В этих-то речках Федор Иванович Савинов и разводил, по преданию, форель, которую будто бы все еще вылавливали изредка в Таитянке, сам я не рыболов, но слышал, казалось, как она плещется, и вроде бы видел, как она выпрыгивает из воды. Удивительно, но об истоках Таитянки до сих пор спорят, как долгое время спорили об истоках Нила. В своих верховьях (громко сказано!) речка возникала из двух безымянных протоков, теряющихся в лесных болотах. Одно можно с уверенностью сказать: истоки Таитянки находятся совсем недалеко от истоков Векши, так что обе речки сливаются не только в устье Таитянки, но и в своих истоках (почти что). Обе речки текут в одном направлении, но у них как будто общее сердце, и Векшу я бы сравнил с артерией, а Таитянку с веной, как бы ни дико это звучало с медицинской точки зрения.

В тихо струящихся водах Таитянки чувствуется пульсация или напор кровяного давления, а между обеими речками расположен остров Мочаловка, и в лунные ночи мне приходила в голову сумасшедшая мысль, не из той ли же Аркадии течет наша Таитянка, тем более что старожилы помнят ее исконное название Македоница, что, впрочем, означает змею: то ли название говорило о том, что вдоль речки змеи водились (таились), то ли сама речка уподобляется извивающейся змее.

На берегу Таитянки Алла села на поваленный ствол старой ольхи и пригласила меня сесть рядом с собой. «А теперь расскажите мне о наследниках престола», – сказала она, заглянув мне в глаза.

Дело в том, что уже не первый годя втайне от тетушки-бабушки «толкал романы», как говорят блатные (они-то в основном и были моими слушателями). Полагаю, что тетушка-бабушка была осведомлена об этих моих импровизациях, но понимала, что запрещать их бесполезно: я и так скрывал от нее, чем я занимаюсь, уходя по вечерам из дома якобы гулять. Не знаю, что больше пугало ее: мое общение с блатными или то, что я им рассказываю, за что по тем временам действительно могли исключить из школы или даже посадить. Полагаю, что ma tante Marie, в свою очередь, втайне надеялась, не узнаю ли я от блатных что-нибудь о Веточке Горицветовой, что, если кто-нибудь из них встречал ее в каком-нибудь лагере. И я рассказывал странную историю с бесконечными продолжениями, соединяя в одном устном повествовании Вальтера Скотта и Дюма-отца, приписывая д'Артаньяну родство с графом д'Артуа и возводя его родословную к самому королю Артуру Три мушкетера так преданы д'Артаньяну, ибо чтут в нем священную королевскую кровь, о которой он сам не подозревает, но инстинктивно ведет себя как принц крови; государь может от него, в конце концов, произойти; поэтому три мушкетера берегут д'Артаньяна, хотя уберечь его трудно. Теперь я сопоставил бы д'Артаньяна с выходцем из священной Артании, которую исследует Олег Фомин (Мочаловка в Артанию, безусловно, входит). А тогда я, не боясь анахронизмов, незаметно отождествлял д'Артаньяна с Черным Рыцарем из романа «Айвенго», породнив их именем Пылающий Отпрыск (Plantard). Меня встревожила мысль, не читала ли Алла «Трех мушкетеров» или «Айвенго», и потому я не решился толкать р́оман, как привык это делать. «Что бы такое рассказать вам?» – осторожно спросил я. «А то, что вы обычно рассказываете», – ответила она.