Восемь белых ночей

Я не знал, куда мы направляемся и когда вернемся. Не хотелось ловить себя на мыслях о завтрашнем дне. Может, его и вовсе не будет. Не хотелось задавать слишком много вопросов. Возможно, я все еще сопротивлялся, зная, что сопротивление – жест, который безжалостно выдает тех, кто уже на самом деле сдался. Там, в машине, мне хотелось изображать полное безразличие, но она знала, что шея и плечи у меня начали неметь в тот самый миг, когда я к ней сел. Возможно, они онемели еще накануне, в кинотеатре. И в баре. И по ходу нашей прогулки. Все толкало меня к тому, чтобы что-то сказать, не обязательно храброе или умное, лучше простое и истинное. Диковинная дверца оставалась открытой, мне только и надо было, что предъявить пропуск и войти. А вместо этого я повел себя как пассажир, боязливо приближающийся к аэропортовому металлоискателю. Выкладываешь ключи, потом – часы, мелочь, бумажник, ремень, обувь, тейлефон – и внезапно понимаешь, что без них гол и уязвим, точно сломанный зуб. Онемевшая шея и сломанный зуб. Кто я такой без своего «всё», разложенного по укромным местечкам, без ничтожных утренних ритуалов, скромного завтрака в набитой греческой забегаловке, взлелеянных печалей и мелочных уловок, с помощью которых я делал вид, что не понял: женщина внизу, которая кричит: «Я, Шукофф. Я, чтоб тебя!» – та, которую накануне ночью я уложил к себе в постель, во тьме, отбросив всяческую боязнь, когда попросил ее не снимать свитер, чтобы и мне под него подлезть, потому что при мысли о наших обнаженных телах в шерстяном коконе часть моей души поняла, что можно без опаски крушить дамбу и давать волю самому дикому воображению – ведь я уже проморгал две возможности за две ночи подряд и, скорее всего, утратил ее навеки?

– Ты отвлекаешься.

– Не отвлекаюсь.

Она тоже осуждает людей, которые отвлекаются.

– Ладно: ты притих.

– Думаю.

– Баржам расскажи. – Пауза. – Расскажи что-нибудь, чего я не знаю. – По-прежнему глядя прямо перед собой.

– Я думал, что обо мне ты уже знаешь все, что есть.

Я попытался напомнить ей ее вчерашнее признание в баре.

– Тогда расскажи то, что я хочу слышать.

Привилегия водителя: говорить вопиющие вещи, даже не переводя на вас взгляд.

– Например?

– Например, я убеждена: ты что-нибудь придумаешь.

Понимаю ли я, к чему она клонит? Или мне это только кажется?

– Например, что я провожал тебя вчера вечером домой и надеялся, что придумаю еще один способ не прощаться, потому что так много еще нужно сказать? Например, что я не знаю, почему этот фильм, похоже, привязался к нам множеством узлов? Например, что я хочу, чтобы все это повторилось? Например – что?

Она не ответила.

– Например, что ты хочешь, чтобы я продолжал, – или лучше замолчать?

Я хотел, чтобы для нас обоих это прозвучало как предупреждение об опасности схода лавины, а заодно показало, что я с ней просто играю: как бы близко я ни подошел, я никогда первым не подниму забрало, которое нас разделяет.

– Например, что ты можешь замолчать, когда хочешь, – сказала она.

Вот, получи в ответ на просьбу помочь тебе лавировать между разделяющими нас отмелями.

– Где таких, как ты, делают, Клара?

В первый момент она не ответила.

– Где? – спросила она, будто бы не поняв вопроса. – Почему ты спрашиваешь?

– Потому что тебя поди разгадай.

– У меня нет тайн. Все карты на стол. Уже выложила.

– Я не тайны имею в виду. Просто ты вытягиваешь из меня то, чего я больше не сказал бы никому.

– Да брось ты изображать Князя Оскара!

Я выдержал паузу в несколько секунд.

– Бросил. – Как будто только ради того, чтобы ее умилостивить, при том что ощутил я одновременно и досаду, и облегчение.

Она рассмеялась.

– Ничего себе, а краснею теперь я, не ты, – заметила она.

– Дозволено ли сменить тему? – спросил я, передавая ей последний кусок булочки, обнаруженный на дне пакета.

– Вы чего только не придумаете, Князь.

Нравились мне эти городки на берегах Гудзона, особенно в такой белый, пепельный день. Пару десятилетий назад многие из них были скромными по размерам заводскими поселками с притопленными причалами и скелетами пирсов. А теперь, как и всё вокруг нашего города, они расцвели, превратившись в живописные дачные поселения. В стороне от дороги, на вершине всхолмья, притулился трактир. Я позавидовал его постояльцам и владельцам – тем, кто сейчас, на рождественской неделе, сидит в небольших обеденных залах и читает утреннюю газету.

Ну, нет. Мне и в машине хорошо.

Да, но вот оказаться с ней в обеденном зале одного из этих постоялых мест. Или еще лучше: дожидаться, когда она спустится вниз и займет свое место рядом со мной за нашим столом. Допустим, к вечеру случится сильный снегопад, ночевать нам будет негде, только здесь…

– Расскажи мне что-нибудь еще – что угодно, Князь.

– Клара Б., за тобой не угнаться. Ты постоянно перестраиваешься с полосы на полосу.

– Наверное, потому что ты едешь исключительно в одну точку и никуда больше…

– …хотя меня не раз предупреждали, что на пути туда масштабные дорожные работы…

– …и не следует забывать про пробки, – подправила она, вроде бы тоже в шутку.