Ворр

Его комната оказалась незапертой и неизменившейся. Он коснулся кровати и открыл шкаф, где висела его история: столько текстур и запахов, столько воспоминаний об изоляции. Перешел к окну и задумчиво провел пальцем там, где сковырял на ставне краску.

– Что ты ему скажешь? – спросила Сирена.

– Не знаю. Ничего не будет известно до рождения. Я не хочу поднимать ложную тревогу; он и так многое пережил.

Сирена согласно кивнула.

– Ты права, в этом я уверена. Пока мы не убедимся, лучше промолчать.

– Мы уже научились молчать.

Сирена снова согласилась в тишине.

На чердаке же он открыл створку навстречу ветру и двору внизу, выглянул для лучшего обзора. Увидел, как ходит туда-сюда Муттер, сменяет солому в денниках. Посмотрел в сторону собора, наблюдая, как над шпилями кружат галки.

Нужно было увидеть больше. Он забрался в башенку и открыл вращающееся око камеры-обскуры, меняя линзы, чтобы увидеть деятельность внизу. Округлый белый стол наполнился памятью о Гертруде, обнаженных частях тела, побелевших еще больше на древесине и выжатом свете. Он помнил, как ее конфуз превратился в раздражение, потом преобразился в несдержанность и, наконец, удовлетворение. Он помнил то же преображение в себе, только в обратном порядке.

– Хочешь сказать, вы намереваетесь жить вместе как муж и жена? – голос Гертруды казался неодобрительным и слегка напуганным.

Сирена промолчала.

– Ты правда испытываешь к нему такие чувства? Вы едва ли друг друга знаете. А как же его прошлое? Я кое-что рассказывала о его сомнительном происхождении – тебя оно не заботит?

Глаза Сирены сменяли цвет и форму, приготовившись защитить то, что укрылось за ними.

– Я еще многое не рассказала, – продолжала Гертруда, – многое, во что ты не поверишь.

– Я не желаю подробностей о том, как вы занимались любовью, – выпалила Сирена.

– Не это; что было до того, когда его держали внизу.

– Ах да! Таинственные учителя, которые жили в подвале и от которых ты его спасла, – Сирена обратилась против подруги, пользуясь неверием как оружием наступления. – А потом они исчезли, растворились без следа. Я права, не так ли ты сама говорила?

– Я заперла и заколотила все подвальные комнаты после того, как его вызволила…

– Хочешь сказать, они еще живут там? – спросила Сирена с пренебрежительным и неприятным смешком. – Или они исчезли, как Хоффман?

Глаза Гертруды вспыхнули из-за вопроса – она почувствовала, как туго натягиваются узы их дружбы.

– Ну? Верно? Это Муттер помог им пропасть? – давила Сирена – со злобой в зубах, сменяя аппетит с обороны на нападение. – От скольких ты еще избавилась, чтобы заполучить его себе? Я буду следующей?!

Истина мгновенно затушила вспыхнувший между ними гнев.

– Все было не так просто, – сказала Гертруда. – Это не люди, это машины; машины, подобные куклам.

Он натягивал струны, мягко наигрывал, чтобы их настроить. Занятие помогло собраться с мыслями. Прозаичность баланса и корректировки отделила его разум и позволила вернуться думами в Ворр. С памятью Измаила ничего не случилось. Он не пострадал от вредного воздействия. Неужели у него иммунитет к легендарному влиянию леса? Все-таки тот заморочил Цунгали, а Одногоизуильямсов явно свел с ума.

Челюсть Сирены отвисла в изумлении. Гертруда рассказала ей все, в мельчайших подробностях, с подачей скудной, без эмоций. Раньше возможности не выпадало, и девушка только сейчас освобождалась от бремени собственного неверия. Голые факты невозможного звучали в воздухе твердо и ясно, вместо того чтобы вечно перекатываться в недрах ее неуверенности, где они глодали разум и комкались, сменяя фокус, превращаясь в галлюцинацию.

Когда она закончила, обе женщины сидели молча, и внезапно тишину позолотили просочившиеся сверху звуки. Дуновения поднебесных аккордов волновались и парили по дому, придавая истории Гертруды еще большую странность своей жуткой красотой. В этом резком резонансе изгладился всякий привкус беспокойства, и они сидели в отрешенной тишине, пока Измаил вводил все больше и больше струн устройства Гёдарта в гармонию. Вибрация проходила сквозь женщин, сквозь ворочающийся комок жизни, сквозь мебель и полы до самого колодца, где мелодия усиливалась и вилась, разжигая крошечные механизмы, которые разжигали крошечные механизмы, которые разжигали крошечные механизмы.