Ворожея. Практика в провинции Камарг

Лария была для меня никем, обычной девочкой, с которой я общалась в течение часа, и все же ее смерть потрясла. Такая юная, живая, веселая и наивная. Ее жизнь только начиналась! Родители любили своих детей и, понимая, что их часы сочтены, постарались уберечь ребят. И все напрасно. Черная хмарь никого не пощадила, заграбастав в свои цепкие лапы все жизни в той деревне.

– Клер, не плачь, – донесся откуда-то издалека ласковый голос Кристофа.

А потом он вытер мокрые дорожки с моих щек.

Отчего-то мир казался далеким. И Кристоф со своей заботой, и Лапушка, глухо стучащая копытами по грунтовой дороге, и слова Броссара, который что-то коротко сказал. Наставник и Кристоф перебросились какими-то фразами, а потом я нырнула в спасительное небытие, наконец-то получив долгожданный отдых.

– Клер! Дрянная девчонка! Не смей спать!

Меня тряхнули, словно тряпичную куклу, едва не оторвав голову, а потом пребольно ударили по щекам.

– Ай! – воскликнула я возмущенно и с трудом вырвалась из сна, хмуро рассматривая перекошенное лицо Броссара.

– Не смей спать! – прошипел наставник.

– У нее жар, – донесся тревожный голос Кристофа.

– Ты где был? Почему не смотрел за ней? – накинулся на Кристофа Броссар, при этом не выпуская из болезненного захвата мои предплечья.

– Бо-ольно, – промычала я и попыталась освободиться.

– Я тебя еще и вожжами отхожу! Что ты сделала? Как ты могла? Клер! – Мое имя он выкрикнул очень громко и хлестко.

Голос больно ударил по ушам, и я вновь недовольно замычала. Горло сдавило изнутри так, что не могла произнести ни звука.

– Не тряси ее так, – вступился за меня Кристоф.

– Николас, гони! – рявкнул Броссар, а затем уже напустился на Кристофа, продолжая болезненно сжимать мои руки. – Я же тебя просил не спускать с нее глаз! Чем ты занимался? Любезничал, вместо того чтобы оберегать ее?

– Не надо было везти Клер в ту деревню, – так же громко возразил Кристоф.

– Кто же знал, что она забудет о собственной безопасности?! О богиня! – почти со стоном выдохнул Броссар.

Коляска быстро неслась по кочкам и неровной дороге. Мое тело подпрыгивало на сиденье, но сильные руки ворожея удерживали, не позволяя упасть на пол. Он сидел передо мной на корточках, с тревогой рассматривая лицо.

Почему Броссар так ругается на Кристофа? То, что он грозит вожжами мне, неудивительно – я всегда вызывала у него недовольство. Но что такого мог сделать воспитанный молодой человек?

О богиня, как же жарко! Кожа словно плавилась, превращаясь в жидкую субстанцию. Горло сдавливало все сильнее, отчего дышать с каждым вздохом становилось тяжелее. Я едва могла протолкнуть спасительный глоток внутрь. Сознание плыло, и только жесткий, злой и недовольный взгляд Броссара удерживал от желания уснуть. Слишком сильно он был недоволен, чтобы попытаться дать себе отдых, вызвав новую волну грубости в свой адрес.

– Эмири, Клер подхватила черную хмарь? – донесся до меня вопрос Николаса.

– Дрянная девчонка посмела заболеть этой гадостью! – зло бросил через плечо Броссар.

Я заболела? То есть поэтому у меня так нещадно болят глаза, что хочется их закрыть и не видеть ничего вокруг? Из-за этого тело полыхает, словно его засунули в котел с кипящей водой, а горло сдавило, словно желая лишить даже глотка воздуха?

О богиня! Как такое могло произойти? Я ведь после смерти Ларии хорошо помыла руки, а потом тщательно искупалась в бочке с очищающим заклинанием. Надышаться не могла, маску с лица ни на миг не снимала, пока находилась в деревне с зараженным воздухом.

Кукла! Та самая соломенная игрушка, что бросила в огонь. Было очень жарко, и я отерла пот со лба. О богиня! Правильно наставник ругается! Если бы была в состоянии, сама бы надавала себе пощечин.

Подалась вперед и внимательно посмотрела в глаза Броссару, стараясь сказать, как виновата и что осознала собственное безрассудство. Он во всем прав. Есть обстоятельства, когда правила приличия не играют никакой роли. Ценность дорогих вещей или модных новинок ничто по сравнению с жизнью людей, пусть даже незнакомых. И знания, что так старательно вдалбливал в меня Броссар, имеют ценность только в том случае, если их применять, а не удовлетворяться обычной зубрежкой, лишь бы учитель отстал и был доволен послушной ученицей.

Я смотрела в глаза Броссару и старалась передать свои чувства и понимание того, что он пытался объяснить, пусть и в грубой манере, за эти дни. Невозможность облечь мысли и эмоции в слова заставляла вкладывать все это во взгляд. То, что я усвоила преподанный жизнью урок.

– Клер, слышишь меня? Я тебе обещаю, что ты выздоровеешь! Клянусь богиней, сделаю все возможное и невозможное, но ты будешь жить и продолжать отравлять мое существование и дальше! Нам с тобой еще целый год предстоит впереди. Ты только не засыпай. – И столько мольбы было в его просьбе! – Смотри на меня с негодованием, ужасом, презрительным высокомерием, как ты обычно это делаешь, но не закрывай свои раскосые кошачьи глазки. Только живи, глупенькая моя практикантка! Не бросай меня! Пожалуйста!

– Приехали, – пробасил Николас.